Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Покровский И.А.
История римского права
§ 5. Экономические отношенияЕсли вообще в вопросах древнейшей римской истории мы наталкиваемся на массу затруднений, то в области экономических отношений наши сведения по преимуществу оказываются скудными и неуверенными.
Основой всей экономической жизни древнего Рима являлось бесспорно земледелие. По справедливому замечанию Г.Ф. Гушке, весь римский календарь, расположение праздников и т.д., указывает на земледельческий уклад обыденной жизни. Еще в эпоху несколько более позднюю, в законах XII таблиц, земледельческие преступления занимают по сравнению с другими весьма видное место.
Но на каких юридических основах покоилось это земледелие? Другими словами, каков был строй древнеримского землевладения? На этот счет мы имеем весьма неопределенные и противоречивые данные, разобраться в которых в высшей степени затруднительно.
Позднейшее римское гражданское право всей своей структурой, прямолинейным и часто до крайности последовательным проведением начала частной, индивидуальной собственности, отрицательным отношением ко всякого рода имущественным общностям и т.д. как будто свидетельствует о том, что институт частной, личной собственности присущ самому римскому духу и является исконным институтом римского права. Это подтверждается на первый взгляд и сообщением некоторых римских писателей (Варрона и Плиния) о том, что Ромул при самом основании города разделил между гражданами землю на участки по 2 югера[144], с тем, чтобы эти участки переходили по наследству, почему они и назывались heredia (heredium от слова heres, наследник).
Однако целый ряд других данных противоречит такому заключению. Уже выше было упомянуто о том, что известное древнему Риму право родового наследования и родовой опеки свидетельствует о некоторой родовой общности имуществ. С другой стороны, как справедливо указал Моммзен, 2 югера, равные на наш счет около полудесятины земли, не могли быть достаточными для прокормления даже самой средней земледельческой семьи. Наконец, история многих других народов показывает, что институт частной собственности развивается сравнительно поздно и что ему обыкновенно предшествуют такие или иные формы коллективного землевладения.
Народ (или племя), осаживаясь на какой-нибудь территории, занимая ее, смотрит, конечно, на нее, как на свою, и будет всеми силами защищать ее от вторжения чужеплеменников. Занятая таким образом земля есть земля всего народа, всего племени: внутри народа на первых порах еще не существует каких-либо частных, исключительных прав на тот или другой участок. Народ расселяется, однако, различными более мелкими союзами, из которых он слагается, - общинами, родами и т.п. По мере все большего и большего развития оседлости эти общины или роды привыкают смотреть на занимаемый ими участок общей земли, как на свой участок, в противоположность чужим общинам или чужим родам. Так возникает чувство общинной или родовой принадлежности, а вместе с тем и право общинной или родовой собственности. Община и род в свою очередь распадаются на отдельные семьи (дворы), являющиеся основными хозяйственными единицами. Каждая из этих семей сидит на известном участке общинной или родовой земли, обрабатывает его и пользуется его плодами для своего продовольствия. С развитием некоторой интенсивности сельскохозяйственной культуры развивается на этой почве постепенно чувство семейной принадлежности данного участка, а вместе и право семейной собственности. Представление о том, что земля принадлежит всему народу, постепенно отходит на второй план, превращаясь мало-помалу в так называемое право верховной собственности государства (dominium eminens) на государственную территорию. Также понемногу ослабляется и сознание прав общины или рода; об этих правах вспоминают только тогда, когда та или другая семья вымирает: вместе с ней отпадает пользователь известной части общинной или родовой земли, вследствие чего эта часть возвращается теперь к своему первоисточнику. В этом процессе постепенного разложения общинной или родовой собственности, естественно, впереди идут те земли, в которые вкладывается больше труда и капитала. Прежде всего усвояются неотъемлемо отдельным семьям земли усадебные, затем обрабатываемые, пахотные; леса и луга дольше других остаются в общем пользовании, но затем и для них наступает черед.
Едва ли может подлежать сомнению, что в общих чертах тот же исторический процесс совершился в свое время и в Риме. Об этом свидетельствуют следы, оставленные каждой из отдельных составных стадий в этом процессе.
Так, в течение всей своей дальнейшей истории при каждом новом захвате завоеванной земли Рим неукоснительно признает захваченную территорию за ager publicus, за землю всего римского народа как такового. Этот принцип применяется не только к отдельным частям захваченной территории, но и к целым огромным провинциям. Как будет поступлено затем с этим ager publicus, это другой вопрос; во всяком случае, prima facie[145] захваченная территория есть dominium populi Romani.
Но, как мы знаем, римская civitas состояла из известного количества родов (gentes). Каждый род занимал известную часть территории, которую и обрабатывал. На то обстоятельство, что и римляне сидели на земле родами, указывают родовые названия древнейших сельских триб уже после того, как трибы стали делением чисто территориальным (tribus Aemilia, Camilia, Claudia, Cornelia и т.д.). Право родового наследования и родовой опеки свидетельствует о том, что мы имеем здесь дело не с простым территориальным соседством юридически разрозненных семейств, а с историческим остатком прежнего родового землевладения.
Наконец, в свете общего исторического процесса получает надлежащее объяснение и римское предание о heredium. Heredium представляет собою, по всей видимости, не что иное, как лишь усадебное место. В источниках слово heredium сближается со словом hortus[146], а это последнее употребляется часто вместо villa. И впоследствии, при основании колоний, поселяющимся колонистам отводилось также по 2 югера, но лишь как место для усадьбы; остальная же необходимая земля отмежевывалась в одной общей черте. Ввиду всего этого вероятно, что предание о heredium есть лишь воспоминание о той поре, когда усадебные земли стали окончательно считаться неотъемлемой собственностью семьи, изъятой от таких или иных возможных распоряжений рода или общины (например, какого-либо передела)[147].
Несмотря на далеко продвинувшийся процесс разложения общинной (civitas) и родовой собственности, долго еще в Риме сохраняется представление о том, что тот или иной участок, принадлежащий данной семье, есть только доля этой семьи в общей земле. Макс Вебер правильно указывает, что первоначальная "квиритская собственность" (domi-nium ex jure Quiritium) обозначала только право на известный "жребий" в общинной земле, на некоторую "quota" ее, что слово fundus обозначало более "надел", чем реальную площадь земли.
Принадлежность того или другого участка семье носит еще долго характер не личной, а семейной собственности: участок, на котором сидит и которым живет семья, рассматривается не как вещь, принадлежащая лично домовладыке, а как общее достояние и хозяйственный фундамент целой семьи. Еще впоследствии сохраняется представление, что все члены семьи суть как бы сособственники на эту землю даже при жизни paterfamilias ("quodammodo domini"[148] - у Гая). Земля, принадлежащая семье, входит в состав familia и этим именем часто обозначается. Ввиду этого и право распоряжения ею было в древнейшее время в руках paterfamilias далеко не таким полным, как впоследствии: остатком древнейших ограничений свободы домовладыки является, например, так называемое формальное необходимое наследование сыновей, о котором будет речь впоследствии. И лишь постепенно эти ограничения отпадают, права paterfamilias усиливаются, и то, что раньше считалось общим наделом семьи, начинает рассматриваться как личная собственность paterfamilias. И только с этого момента можно говорить об окончательном установлении в римском праве института частной, индивидуальной собственности. К какому времени приурочивается этот момент, трудно сказать; обыкновенно думают, что ко времени законов XII таблиц частная собственность уже окончательно сложилась.
Было бы в высокой степени важно составить себе хотя бы самое общее представление о количественном распределении земли между отдельными семейными хозяйствами в древнейшее время, но, разумеется, никакого статистического материала у нас нет. Некоторые указания, однако, быть может, дает нам распределение граждан по имущественным классам в так называемой реформе Сервия Туллия[149]. Как известно и как об этом будет сказано далее, в основу разделения граждан было положено количество принадлежащей каждому земли. При этом в первый класс зачислялись граждане, имевшие свыше 20 югеров земли, во 2-й - от 15 до 20, в 3-й - от 10 до 15, в 4-й - от 5 до 10 и в 5-й - от 2 до 5 югеров. Если мы вспомним, что один югер равняется приблизительно 1/4 нашей десятины, то мы увидим, что граждане первого, высшего класса, суть не что иное, как лица, имеющие более, чем 5 десятин, то есть не что иное, как средние, достаточные крестьяне. Если мы примем, далее, во внимание, что эти граждане первого класса составляли 98 центурий (80 пеших и 18 всаднических) из общего числа 193 центурий, то (при предположении, что центурия есть по численности более или менее одинаковая боевая единица) окажется, что в момент реформы в общем составе римского населения таких полноземельных крестьян было более половины. Наконец, обращает на себя внимание слабая прогрессия земельных норм: от 2 до 5, от 5 до 10 и т.д. югеров; она указывает на то, что большой хозяйственной дифференциации еще не существовало, что о каких-либо особенно крупных хозяйствах еще и речи быть не может. Если бы класс крупных помещиков-землевладельцев к тому времени успел уже образоваться, если бы он занимал уже сколько-нибудь заметное место в хозяйственной жизни страны, это неизбежно сказалось бы и на самом построении классов. Вот почему все теории, строящие ту или иную гипотезу (например, относительно происхождения плебеев) на предполагаемом экономическом расслоении древнейшего римского населения, оказываются лишенными фундамента: резкого расслоения еще не существовало.
Кроме земледелия, без сомнения, были уже известны и другие источники дохода в качестве подсобных. Наибольшее значение из них имело скотоводство с выпасом на общественных выгонах. Как известно, еще впоследствии, в период республики, значительные части ager publicus предоставлялись для этой цели. В общем бюджете семьи продукты скотоводства - pecus - играли роль оборотного капитала: ими путем обмена удовлетворялись текущие нужды семьи. В древнейшее время в Риме скот играл роль денег; об этом свидетельствует самое название последних pecunia (от pecus); кроме того, по свидетельству источников, еще в начале периода республики имущественные штрафы назначались в виде известного количества скота (например, Lex Aternia Tarpeia[150] определяет законный maximum штрафа, за пределы которого не должен переступать магистрат, в 30 быков и 2 овцы).
Были известны, конечно, и ремесла. Предание рассказывает нам даже о том, что еще Нума[151] организовал ремесленников в цехи. Рассказ о Нуме может быть легендой, но несомненно, что некоторые корпорации ремесленников очень стары. Отдельные виды мастеров, имеющих значение в военном деле, занимают особое место и в рядах сервиановских центурий (центурии плотников и слесарей - tignarii и ferrarii и две центурии военных музыкантов - cornicines и tibicines).
Наконец, зарождалась и торговля. Некоторые из современных ученых думают даже, что уже в начале своей исторической эпохи Рим был крупным торговым центром, жил торговлей - даже заморской. В подтверждение ссылаются на предание о торговом договоре с Карфагеном 508 г. до Р. Х. (Эд. Мейер и др.). Такое мнение, однако, решительно опровергается всем тем, что мы знаем об экономическом укладе древнего Рима. Мы знаем уже, что вся экономическая жизнь этого времени базируется на земледельческом и притом натуральном хозяйстве. Еще законы XII таблиц рисуют нам картину крайне несложного хозяйственного быта. Развитая и даже заморская торговля привела бы к гораздо большему расслоению общества по имуществу, чем то мы в действительности наблюдаем. Но самое решительное опровержение указанного мнения дает состояние средств обмена, то есть характер древних римских денег.
Как было указано выше, римляне долго еще в качестве средства обмена, в качестве товара-посредника и платежного средства, употребляют скот, pecus. Позже они начинают употреблять металл и именно медь, aes, откуда позднейшие выражения - aestimatio[152] и т.д. Но медь фигурирует в обороте в слитках (aes rude, raudusculum), вследствие чего при всякой сделке необходимо было удостоверяться, во-первых, в чистоте предлагаемого слитка, а во-вторых, в его весе. Первое удостоверялось звуком, издаваемым слитком при ударе о какой-нибудь другой предмет; второе - взвешиванием (отсюда dependere, expendere[153] и т.д.). Из этих первоначально вполне реальных потребностей оборота сложилось много действий, впоследствии уже чисто символических, вроде того, например, что при сделке должен был присутствовать (ненужный уже) весодержатель с весами, что дающий деньги ударял монетой по весам и т.д. (так называемая negotia per aes et libram, сделка при посредстве меди и весов).
И лишь значительно позже появляется монета. По мнению одних, ее начали чеканить при Сервии Туллии; по мнению других, при Сервии Туллии государство стало только своим клеймом гарантировать чистоту слитка (так сказать, накладывать пробу - pecunia forma publica signata[154]); чеканка же монеты установилась лишь при децемвирах[155]; по мнению третьих - и того позже[156]. Во всяком случае, первой чеканной монетой был as libralis - acc, равный 1 фунту меди.
Такая "монетная система" сама по себе свидетельствует, что о сколько-нибудь развитой торговле в то время и речи быть не может: с такой малоценной и тяжеловесной монетой может мириться только довольно примитивный хозяйственный быт, в котором редко и мало покупают и продают, удовлетворяя свои несложные потребности, главным образом, средствами своего же хозяйства.
Примечания:
|
