Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Иоффе О.С.
Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории "хозяйственного права"
Спорные вопросы учения о правоотношении КРИТИКА ТЕОРИИ "ХОЗЯЙСТВЕННОГО ПРАВА"1
Среди многообразных проблем советской юридической науки центральное
место, несомненно, занимает проблема нормы права и правоотношения. Однако
несмотря на то, что проблеме правоотношения в последние
годы уделялось значительное внимание, в ее разработке многое продолжает
оставаться спорным, - начиная от понятия и
структуры и кончая содержанием и элементами правоотношения. Между тем, правильное
решение перечисленных вопросов имеет важное
теоретическое и практическое значение, особенно возрастающее в современных
условиях, когда XX съезд партии поставил задачу перед всеми партийными и советскими
органами "...бдительно
стоять на страже законности, решительно и сурово пресекать проявления
беззакония, произвола, нарушения социалистического правопорядка"[1076].
Могут сказать, что проблема-правоотношения
- слишком общая и отвлеченная тема, что из того или иного ее разрешения не вытекают
какие-либо непосредственные практические выводы и что она должна поэтому
временно отойти на задний план, уступив первое место исследованию конкретных
вопросов юридической науки.
Настоятельная необходимость в
исследовании и разрешении конкретных правовых вопросов бесспорна и очевидна. Но
было бы неправильно сводить лишь к такой форме все
многообразные связи науки и практики. Между теорией и практикой существуют не только прямые, непосредственные связи, но и, если
можно так выразиться, цепные связи, охватывающие множество
промежуточных звеньев и лишь в конечном счете приводящие к практическому эффекту.
Можно ли пренебрегать такими связями? История науки свидетельствует
о том, что нельзя. Сколько практических выводов сделано в наши дни из теории
относительности! Однако сама эта теория непосредственно ни одного из этих
выводов не давала. Что же было бы с наукой и практикой, если бы они отвергли
теорию относительности на этом основании?
Мы далеки, естественно, от каких бы то ни было аналогий
между проблемами различных наук с точки зрения их характера, направленности и
практической значимости. Но одно обстоятельство нам кажется совершенно
бесспорным. Ни суд, ни арбитраж, ни какой-либо иной государственный орган не
извлекут для себя непосредственных практических выводов из того или иного
теоретического решения вопроса о понятии правоотношения, о его элементах о его
содержании и т. п. И в то же время без правильного теоретического
разрешения этих коренных проблем юридическая наука не могла бы сформулировать
ни одного практического вывода, не говоря уже о тех многочисленных положениях,
которые получили признание в советской правовой теории и нашли свое подтверждение
в практической работе суда, прокуратуры, арбитража и других государственных
органов.
Вместе с тем, при всем кажущемся сугубо теоретическом
характере проблемы правоотношения ее исследование находится в тесной связи с решением
задачи укрепления законности, усиления охраны прав советских граждан, борьбы с
беззаконием и произволом, борьбы с нарушениями социалистического правопорядка.
Разве не ясно, что для того, чтобы со знанием дела активно вести борьбу за выполнение
одного из важнейших решений XX съезда партии - решения, направленного на
укрепление социалистической законности и социалистического правопорядка, нужно
знать, что такое законность и правопорядок, что такое права и обязанности,
каковы методы их охраны и т. д.? Уже перечень этих вопросов не оставляет
сомнения в том, что их изучение либо прямо включается в исследование проблемы
правоотношения, либо находится в прямой зависимости от того, как будет решена
данная проблема.
Ограничиваясь в настоящей статье лишь спорными вопросами учения
о правоотношении, мы остановимся на его понятии и характеристике его отдельных
элементов.
2
До самого недавнего времени ни у кого не вызывало сомнений
определение правоотношения как общественного отношения, урегулированного
нормами права. Из этого определения с неизбежностью вытекает вывод о том, что
всякое общественное отношение, в том числе и отношение общественного
производства, будучи подвергнутым правовому регулированию, принимает вид
правового отношения. Но правовое отношение есть отношение идеологическое, между
тем как общественно-производственные отношения являются экономическими,
материальными отношениями. Возникает поэтому вопрос, можно ли утверждать, что материальные
(экономические) отношения в результате их юридического урегулирования становятся
отношениями идеологическими (правовыми)? Не будет ли это означать подмены
базисных явлений явлениями надстроечного характера?
Обратив внимание на это обстоятельство, В. П. Мозолин
выступил против утверждений о том, что "... социалистическое государство, регулируя...
те или иные общественные отношения, придает им новое качество: превращает их в
правовые отношения ..."[1077], что "...
некоторые общественные отношения вначале существуют сами по себе и лишь при
определенных условиях преобразуются в правовые отношения ..."[1078].
По его мнению, "... такие утверждения ведут к отрицанию объективного характера
экономических отношений. В данном случае происходит не <превращение> одних
отношений в другие, а возникновение новых, ранее не существовавших идеологических
отношений - правовых, которые не поглощают собой экономические отношения, а
только их закрепляют, направляя в нужном для господствующего класса
направлении"[1079].
Признание правильными этих подкупающих своей внешней убедительностью
соображений должно было бы повлечь за собой ряд далеко идущих выводов.
Во-первых, пришлось бы отказаться от определения правоотношения как
общественного отношения, урегулированного нормами права, и его надлежало бы
трактовать как идеологическое отношение, создаваемое правом, в целях закрепления
существующих общественных отношений. Во-вторых, было бы необходимо внести
соответствующие коррективы в общее определение права, которое с этой точки
зрения представляло бы собой совокупность норм, регулирующих не всякие, а лишь
им самим создаваемые идеологические отношения, в целях закрепления других
общественных отношений, угодных и выгодных господствующему классу.
К тому же выводу приводит и другое все чаще встречающееся в
литературе последних лет мнение, согласно которому право не регулирует
общественно-производственных отношений, а лишь воздействует на них, регулируя
поведение их участников. В основу этого взгляда положены, прежде всего,
суждения этимологического и семантического порядка. Регулировать - значит определять.
Но право не определяет общественно-производственных отношений, а само
определяется ими. Как же при этих условиях можно говорить о правовом
регулировании отношений общественного производства? Кроме того,
общественно-производственные отношения существуют объективно, независимо от
воли и сознания людей, в то время как право имеет дело с волевой, сознательной
деятельностью человека. Поэтому якобы общественно-производственные отношения
могут быть лишь объектом его воздействия, а объектом правового регулирования
является поведение участников этих отношений.
Но дело в том, что <регулировать> вовсе не означает
<создавать>, <порождать> и в этом смысле определять соответствующие явления. Существуют,
например, регуляторы давления, температуры, уровня, скорости, направления,
частоты, мощности и т. д. Совершенно очевидно, что они только регулируют,
т. е. устанавливают известные пределы давления, температуры и т. п.,
но не создают, не порождают их. Смысловое значение слова <регулятор> ни в какой
мере не изменяется в случае применения его к праву. Поэтому когда говорят о
правовом регулировании экономических отношений, то этим отнюдь не утверждается
первенство права перед экономикой. Вместе с тем, никто не отрицает способности
права как возведенной в закон воли господствующего класса регулировать движение
общественно-производственных отношений в определенном направлении, которое
предопределяется действующими объективными экономическими законами общественного
развития.
Когда же отрицание регулирующего значения права для общественно-производственных
отношений обосновывается ссылкой на объективную природу последних, то при этом
предается забвению тот чрезвычайно важный факт, что в названных отношениях участвуют
люди, ": одаренные сознанием, действующие обдуманно или по страсти, ставящие
себе определенные цели"[1080].
Деятельность людей как участников общественно-производственных отношений не
является для них чем-то потусторонним. Поэтому признать, что право регулирует
поведение людей в сфере таких отношений, это и значит по существу признать, что
в доступных для него пределах, а именно - в пределах общественной деятельности
человека, оно регулирует самые производственные отношения.
Действительно, как происходит правовое регулирование
поведения участников общественно-производственных отношений? Включается ли то
поведение, которое регулируется нормами права, лишь в идеологическое (правовое)
отношение или оно является составной частью также и материального
(экономического) отношения? Перед нами, например, меновое отношение, юридически
оформленное посредством договора купли-продажи. Что же, в процессе исполнения
договора продавец и покупатель выполняют два ряда действий: материальные -
относящиеся к области экономики и юридические - относящиеся к области права?
Нет, конечно! Одни и те же действия, ими совершаемые, обладают и экономической
и юридической природой, - эти действия являются экономическими, поскольку они
приводят к реализации менового отношения, но так как те же действия закреплены
в договоре, а их совершение составляет обязанность договорных контрагентов, то
они вместе с тем приобретают и юридический характер. Итак, перед нами одно и то
же поведение, являющееся экономическим по содержанию и юридическим по форме.
То же самое следует сказать и по поводу в целом
общественно-производственного отношения, урегулированного в нормах права. Оно
имеет свое экономическое содержание и свою юридическую форму. Это, собственно,
и имеется в виду, когда говорят, что общественно-произ-водственное отношение,
будучи урегулированным нормами права, принимает вид правового отношения.
Можно, конечно, согласиться с тем, что такие выражения, как
<превращаются или преобразуются в правоотношения>, неудачны, поскольку они
создают впечатление об исчезновении отношений материальных и об их замене
отношениями идеологическими[1081]. Но
неудачные выражения не меняют существа дела. Главное состоит в том, что в
результате юридического урегулирования материальные (экономические) отношения
полностью сохраняются, но облекаются в новую форму - в форму идеологического
(правового) отношения. Следовательно, правоотношения - это отношения, не вновь
создаваемые правом, а возникающие в результате правового урегулирования
существующих общественных отношений.
О правоотношении можно говорить, имея в виду единство его экономического
содержания и юридической формы, и тогда оно охватывает как область базиса, так
и область надстройки. Правоотношение в этом смысле есть самое
общественно-производственное отношение, урегулированное нормами права. Но о
правоотношении можно говорить и в ином смысле, имея в виду только его юридическую
форму, и тогда перед нами идеологическое отношение, целиком включающееся в
область юридической надстройки. Правоотношение в этом смысле есть та форма или
тот вид, который приобретает общественно-производственное отношение, будучи
урегулированным нормами права[1082].
Мы касались до сих пор лишь общественно-производственных отношений
для того, чтобы сосредоточиться на наиболее спорном участке интересующей нас
проблемы. Но с еще бóльшим основанием те же рассуждения могут быть
распространены на иные общественные отношения, не включаемые в область
экономического базиса общества. Следовательно, всякое общественное отношение,
будучи урегулированным нормами права, приобретает вид правового отношения[1083].
Какие же специфические свойства возникают у общественного
отношения вследствие того, что оно облекается в правовую форму? Ответ на этот
вопрос имеет существенное значение, ибо только таким путем можно уяснить, в чем
заключается сущность юридического закрепления тех общественных отношений,
которые подвергаются правовому регулированию. Пытаясь разрешить его, мы отмечали
в свое время, что правоотношение характеризуется, во-первых, конкретным
составом его участников, во-вторых, точной фиксированностью их взаимного
поведения, в-третьих, обеспечением его осуществления силой государственного принуждения[1084].
Последний из перечисленных моментов сомнений не вызывает, и
указание на него встречается едва ли не в каждой работе, посвященной проблеме
правоотношения. Спорными являются два первых момента. Действительно, структура
различных правоотношений далеко не одинакова. В правоотношениях одного типа
участвует определенное управомоченное и противостоящее ему определенное
обязанное лицо. Таковы, например, правоотношения, возникающие из гражданских
договоров. В правоотношениях другого типа определена только личность управомоченного
при отсутствии такой же определенности на стороне обязанных лиц. Таковы,
например, правоотношения собственности, а также правоотношения, связанные с
именем, честью, достоинством и т. п. В последнем случае нельзя как будто
бы говорить о конкретном составе участников правоотношения, и уже по этой
причине отпадают основания считать точно фиксированным их взаимное поведение.
В учении о правоотношении внимание исследователя обычно устремляется
на правоотношения первого типа, поскольку все характерные для правоотношения
признаки выявлены здесь с большей четкостью и наглядностью. Между тем, для того
чтобы полученные таким путем выводы не оказались полностью опровергнутыми,
необходимо проверить их правильность на правоотношениях второго типа. Только
при этом условии может быть создано действительно общее учение о
правоотношении.
Из числа правоотношений, относящихся ко второму типу, особое
внимание было уделено в последние годы вопросу о структуре правоотношений
собственности. Мы также намерены обратиться к их характеристике, чтобы
попытаться на этом примере сформулировать некоторые общие положения о структуре
правоотношений второго типа.
Многие советские авторы считали, что в правоотношении
собственности на одной стороне выступает сам собственник, а на другой - все
третьи лица, несущие пассивную обязанность воздержания. Против этой концепции
как в печатной литературе, так и в устных дискуссиях был выдвинут, однако, ряд
серьезных возражений. Указывалось, в частности, на то, что, во-первых, нельзя
сводить круг обязанных ко всем вообще третьим лицам, так как, лишая
правоотношения собственности какой бы то ни было определенности, такой взгляд
приводит к выхолащиванию их классовой сущности; во-вторых, нельзя сводить в
социалистическом обществе обязанность в правоотношениях собственности к
пассивному воздержанию, ибо граждане СССР выполняют важную активную функцию,
будучи обязанными, согласно ст. 131 Советской Конституции, беречь и укреплять
социалистическую собственность как священную и неприкосновенную основу нашего
общественного строя.
В связи с этим по вопросу о структуре правоотношений
собственности выдвигаются новые взгляды.
Согласно одному из них, выдвинутому С. И. Аскназием[1085], <ядром> собственности является
собственность на средства производства, а эта последняя имеет экономический
смысл лишь при условии приложения к ней труда, что не может не получить своего
отражения также и в правоотношениях собственности. Исходя из этого С. И.
Аскназий считал, что в правоотношениях собственности собственнику противостоят
не все третьи лица, обязанные к пассивному воздержанию, а те конкретные лица,
которые, в силу существующей системы классовых отношений, должны прилагать свой
труд к принадлежащим собственнику средствам производства.
Однако, не говоря уже о том, что все эти рассуждения
неприменимы к праву собственности на предметы, предназначенные для индивидуального
потребления собственника, а также на средства производства, приводимые в
движение его собственным трудом, их нельзя считать правильными даже по
отношению к тому <ядру> собственности, которое имел в виду С. И. Аскназий,
если, разумеется, оставить в стороне общественно-экономические формации, в
которых господствует внеэкономическое принуждение. Как уже неоднократно
отмечалось в литературе, отношения по применению труда опосредствуются не
нормами о праве собственности, а нормами обязательственного права в
капиталистических странах и нормами трудового права в странах социалистических.
Следовательно, конкретные субъекты появляются не в самих правоотношениях
собственности, а в возникающих на их основе правоотношениях иного характера.
Нас же интересует вопрос о субъектном составе самих правоотношений собственности.
На эту уязвимую сторону концепции С. И. Аскназия обратил
внимание Ю. К. Толстой, выступивший одновременно и против сведéния круга
обязанных лиц в правоотношениях собственности ко всем третьим лицам. Переходя,
однако, от критических замечаний к положительным выводам, Ю. К. Толстой
фактически возвращается на позиции теории <третьих лиц>, хотя и отвергал ее
вначале как основанную, по его мнению, на формально-догматическом методе
исследования правовых явлений. Так, он пишет, что "... в субъектный состав
правоотношения капиталистической собственности на средства производства входят
все третьи лица, которые обязаны воздерживаться от нарушений права
собственности..."[1086] Выделив
в правоотношениях государственной социалистической собственности в особую категорию
работников социалистического производства, автор тут же добавляет, что в
субъектный состав этих отношений "...входят все члены социалистического
общества, а не только те из них, которые прилагают свой труд к общенародным средствам
производства"[1087]. "... В
качестве субъектов права кооперативно-колхозной собственности
выступают отдельные коллективы трудящихся. Все остальные члены общества выступают по отношению к субъектам права
кооперативно-колхозной собственности в качестве обязанных
лиц"[1088]. <В сфере потребления исполнение
всеми третьими лицами возложенной на них
обязанности пассивного воздержания достаточно для того, чтобы юридически
обеспечить носителю права личной собственности возможность определенного
поведения, в результате чего происходит удовлетворение охраняемых законом
интересов собственника>[1089].
Таким образом, во всех тех видах правоотношений
собственности, анализом которых занялся Ю. К. Толстой, на обязанной стороне
выступают все лица, противостоящие собственнику. Чем же тогда отличаются его
взгляды от <традиционной> концепции? По мнению автора, двумя моментами:
во-первых, тем, что он указывает на недостаточность для удовлетворения
интересов собственника пассивного воздержания третьих лиц, а во-вторых, тем,
что применительно к социалистической собственности вообще не может быть речи ни
о <третьих>, <чужих>, <посторонних> лицах, ибо члены советского общества входят
в состав всенародного коллектива, которому принадлежит право государственной
собственности, ни об их обязанности пассивного воздержания, ибо советские люди
активно участвуют в укреплении и развитии социалистической собственности[1090].
Мы пока оставляем в стороне вопрос о том, какие функции
выполняют советские люди в правоотношениях государственной собственности и в
каком качестве они в этих правоотношениях выступают. Для нас важно сейчас
отметить, что даже в таких правоотношениях, с точки зрения
Ю. К. Толстого, на обязанной стороне выступают все вообще лица, все
члены социалистического общества. Что же касается его указаний, что для
удовлетворения своих интересов собственник нуждается в установлении
разнообразных иных правоотношений, то, во-первых, этого никто никогда не
отрицал[1091], ибо никто, кажется, в нашей
литературе не предлагал ликвидировать все правовые институты, кроме норм о
праве собственности, а во-вторых, это не имеет никакого отношения к вопросу о
субъектном составе правоотношений собственности: когда собственник вступает,
например, в разнообразные договорные правоотношения, то его контрагенты становятся
субъектами этих правоотношений, а не правоотношений собственности.
Итак, попытка Ю. К. Толстого отрешиться от <традиционной> концепции,
несмотря на всю остроту выдвинутых против нее возражений, не увенчалась
успехом. И он не пошел дальше <третьих лиц> или <всех лиц>, а, выйдя за пределы
этого <круга>, он сразу же оказывается вместе с тем и за пределами правоотношений
собственности.
Существенно новый подход к тому же вопросу выражен во
взглядах Д. М. Генкина. По его мнению, <у собственника создается правоотношение
с государством, предоставляющим собственнику <своей властью>, независимо от других
лиц, использовать правомочия владения, пользования и распоряжения вещью и
одновременно обязывающим всех других лиц не нарушать субъективное право
собственника. Это не правоотношение собственника со всеми другими лицами, это -
правоотношение и собственника и всех других лиц с государством"[1092].
В каком же качестве - государство противостоит собственнику в этом
правоотношении? Если собственник является управомоченным, то, по-видимому,
государство должно быть лицом обязанным? Однако Д. М. Генкин тут же предупреждает:
<Государство суверенно, оно само устанавливает нормы объективного права, и
говорить о правовых обязанностях государства как такового значит скатываться на
позиции буржуазной концепции <правового государства>"[1093].
Итак, государство не является в правоотношении собственности обязанным лицом.
Третьи лица также обязаны не перед собственником, а перед государством. С кем
же в таком случае собственник состоит в правоотношении? Из концепции Д. М.
Генкина следует, что право собственности вообще находится вне всякого
правоотношения, но тогда оно перестает быть субъективным правом.
Трудно понять теоретические и практические мотивы,
побудившие автора к выдвижению подобной конструкции. Если при этом имелось в
виду таким способом избавиться от категории <всех третьих лиц>, то цель
оказывается недостигнутой, ибо <все третьи лица> продолжают фигурировать и
здесь, с той лишь особенностью, что они повернуты не в сторону собственника, а
в сторону государства. Практически же эта конструкция делает, непонятным многое
из того, что раньше сомнений не вызывало. Непонятно, в частности, почему
ответственность за нарушение своей обязанности <третьи лица> несут также перед
собственником, если они обязаны только перед государством? Но главное
обстоятельство, делающее конструкцию Д. М. Генкина решительно неприемлемой,
состоит в том, что она порывает с научными основами учения о правоотношении в целом,
допуская существование либо субъективного права вне правоотношения, либо
правоотношения, в котором участвует только управомоченный при отсутствии
противостоящего ему обязанного лица.
Как же, однако, может быть положительно решен вопрос о
структуре правоотношений собственности?
Существенное значение для его правильного разрешения имеют,
на наш взгляд, два момента, забвение которых приводит в одном случае к
необоснованной критике некоторых существующих концепций, а в другом - к
формулированию выводов, которые по сути дела прямого отношения к праву
собственности не имеют.
Первый из упомянутых моментов сводится к тому, что правовые
отношения собственности закрепляют существующие экономические, производственные
отношения, причем закрепляют последние в их основе, которую составляет обладание
средствами производства. Но производственные отношения - это отношения, которые
охватывают все общество. При капитализме они выступают как отношения между
классом, владеющим средствами производства (буржуазией), и классом, лишенным
средств производства (пролетариатом). При социализме, в пределах производства,
которое осуществляется на базе государственной собственности, являющейся
всенародным достоянием, производственные отношения выступают как отношения
всего общества с членами общества. Спрашивается теперь, почему же
производственные отношения могут выступать, и действительно выступают, как
отношения, охватывающие все общество, а закрепляющие их правоотношения
собственности не могут и не должны обладать таким же субъектным составом[1094]? Известно, что критики
<традиционной> теории третьих лиц немало иронизировали по ее адресу. При этом,
обвиняя советских авторов этой теории в том, что они заимствуют идеи буржуазной
(французской) цивилистики, сами критики без всякого смущения нередко пользуются
критическими аргументами, заимствованными у Петражицкого. Как часто приходится
в устных дискуссиях слышать от критиков рассказ об иголке, покупка которой
порождает отношения со всеми, вплоть до готтентотов!
Оставим, однако, в покое Петражицкого, как, впрочем, и
французскую цивилистику, учитывая достаточную осведомленность критиков о том,
что Ортолан, Глассон, Демог, Планиоль и другие французские цивилисты,
отстаивавшие теорию <третьих лиц>, никогда не выводили ее из производственных
отношений общества, опосредствуемых нормами о праве собственности. Но тем, кто
оказывается убежденным иронией, которая сама по себе является аргументом более
чем сомнительным, следовало бы задуматься над тем, не обращается ли эта ирония
не только против правоотношений собственности, но и против закрепляемых ими экономических
отношений, всеобщая общественная значимость которых едва ли может быть кем-либо
поставлена под сомнение.
Если верно, что производственные отношения охватывают
общество в целом, если верно, далее, что основа производственных отношений -
обладание средствами производства - закрепляется правоотношениями собственности
(а все это безусловно верно), то из этого с непреложностью следует вывод, что и
правоотношения собственности должны по своему субъектному составу строиться
так, чтобы охватывать все общество. При этом, субъектный состав правоотношений
собственности, всегда соответствуя субъектному составу экономических отношений,
может выражать его не только в прозрачно-ясном, но иногда и в
извращенно-замаскированном виде.
Так, при капитализме в экономических, производственных отношениях
противостоят друг другу два класса: класс эксплуататоров и класс
эксплуатируемых. В отличие от этого в правоотношениях собственности на одной
стороне выступает отдельный абстрактный индивид - собственник, а противостоят
ему не только эксплуатируемые работники производства, но и все вообще третьи
лица. Вследствие этого эксплуататорская сущность капиталистической
собственности, которая, как показал Маркс, затушевывается самими экономическими
категориями и явлениями капитализма (вспомним о товарном фетишизме!), в еще
большей степени маскируется правоотношениями собственности.
В условиях социализма, напротив, субъектный состав
правоотношений собственности прямо и непосредственно выражает социальную сущность
социалистических производственных отношений. Отношения государственной
социалистической собственности, принадлежащей всему народу, являются по своей
социально-экономической природе отношениями всего общества как собственника
всенародного достояния с каждым членом общества. Но и в правовых отношениях
государственной собственности выступают: на одной стороне - социалистическое
общество как целое, как единый всенародный коллектив, а на другой стороне -те
же советские люди, но уже не в качестве единого целого, а в качестве членов
социалистического общества.
Из сказанного следует, что, с нашей точки зрения, правоотношения
собственности по своей структуре являются отношениями собственника как
управомоченного, которому противостоят все подчиненные данному правопорядку
лица как обязанные.
Но не противоречит ли это выдвинутому ранее положению о том,
что правовые отношения являются способом конкретизации закрепляемых ими
общественных отношений? О какой конкретизации может идти речь, если в качестве
обязанных в правоотношениях собственности выступают все вообще третьи лица?
Подобные сомнения возникают вследствие того, что,
ориентируясь на правоотношения первого типа, исследователь под конкретным составом
правоотношения понимает участие в нем отдельных, точно названных лиц. Но
конкретность субъектного состава правоотношения выражается не в числе его
участников, а в точной их определенности, каким бы ни было их число. Такая
определенность существует и в правоотношениях второго типа, в частности в
правоотношениях собственности. Закон достаточно определенно называет личность
обязанного в правоотношениях собственности, когда он говорит: каждый обязан не
посягать на принадлежащее данному субъекту право собственности. Никаких сомнений
на этот счет не испытывает и практика. В самом деле, совершить правонарушение
может лишь тот, кто нарушил свою обязанность. Но когда, например, кто-либо
привлекается к ответственности за причинение вреда другому, суд и не ставит
вопроса о том, лежала ли на нем обязанность не причинять вреда: раз такая
обязанность лежит на каждом, то она лежала, естественно, и на правонарушителе.
Изложенное дает основание сформулировать первый вывод по поводу
сходства и различия между правоотношениями двух типов. Сходство состоит в том,
что правоотношение каждого типа конкретизирует закрепляемое им общественное
отношение. Различие же состоит в том, что правоотношение первого типа
конкретизирует соответствующее общественное отношение индивидуальным методом,
путем указания лишь на какое-либо отдельное обязанное лицо (или отдельных
обязанных лиц), а конкретизация в правоотношениях второго типа достигается всеобщим
методом, путем возложения обязанности на всех.
Второй момент, который также имеет важное значение для
анализа правоотношений собственности, сводится к тому, что последними не
исчерпываются правовые отношения, направленные на закрепление существующих в
обществе экономических отношений. Ввиду этого следует строго различать функции,
выполняемые участниками правоотношений собственности, и функции, выполняемые
теми же лицами, но уже как участниками других правоотношений.
В литературе неоднократно высказывалось утверждение, что
обязанные субъекты в правоотношении собственности выполняют лишь одну функцию:
они должны воздерживаться от посягательств на право собственности. Однако
многие авторы решительно выступили против этого утверждения, заявив, что оно
неприменимо к социалистической собственности. Особое внимание этому вопросу
уделил Ю. К. Толстой, присовокупив к соображениям, которые высказывались ранее,
некоторые новые аргументы. Попытаемся в них разобраться, сосредоточившись, в
интересах краткости, лишь на государственной социалистической собственности.
Отметим прежде всего, что едва ли кто-либо стал бы отрицать
лежащую на всех советских гражданах обязанность не посягать на всенародное
достояние. Эту обязанность они выполняют в самих правоотношениях
государственной собственности. Но на советских гражданах лежат и другие
обязанности: они обязаны беречь и укреплять социалистическую собственность (ст.
131 Конституции), они несут также обязанность трудиться (ст. 12 Конституции),
которой соответствует принадлежащее им право на труд (ст. 118 Конституции).
Наличия у советских граждан всех этих обязанностей никто не отрицает. Спор идет
не об их существовании, а о том, элементами какого правоотношения эти обязанности
являются - элементами правоотношения государственной собственности или
каких-либо иных правоотношений? Мы просили бы читателя постоянно иметь в виду
это обстоятельство для того, чтобы если он и не согласится с нами, то, по
крайней мере, смог бы правильно оценить отстаиваемую здесь точку зрения.
Итак, входят ли названные обязанности и соответствующие им
права советских граждан в состав правоотношений государственной собственности?
Отвечая на этот вопрос положительно, обычно ссылаются на ст.
131 Конституции. Но в этой статье сказано: <Каждый гражданин СССР обязан беречь
и укреплять общественную, социалистическую собственность...> (курсив мой. - О. И.).
Собственность же и право собственности - не одно и то же. Собственность как
основа экономического базиса общества опосредствуется не только правоотношениями
собственности, но и многообразными иными правоотношениями. Какие же имеются
основания утверждать, что, говоря об обязанности граждан беречь и укреплять
социалистическую собственность, ст. 131 Конституции имела в виду их обязанность
как участников правоотношений собственности, а не иных правоотношений, закрепляющих
социалистическую собственность? Текст закона оснований для такого вывода не
дает. Но, быть может, такой вывод обосновывается предложенным в литературе
толкованием ст. 131 Конституции?
Рассмотрим то ее толкование, которое дано в работе Ю. К.
Толстого. "...Советские люди, - пишет он, - берегут и укрепляют социалистическую
собственность, совершая самоотверженные действия по предотвращению вреда,
угрожающего социалистической собственности..."[1095]
Но тут же автор добавляет: "...Обязанность советских людей к совершению
действий по предотвращению вреда, угрожающего социалистической собственности,
несомненно охватывается содержанием ст. 131 Конституции СССР. Однако, за исключением
случаев, указанных в законе, такая обязанность не может быть признана правовой,
так как никакой юридической санкции на случай ее неисполнения не установлено"[1096]. Следовательно, этот случай
прямого отношения к интересующему нас вопросу о характере правовых
обязанностей, лежащих на участниках правоотношений социалистической собственности,
не имеет.
<Советские люди, - продолжает Ю. К. Толстой, - берегут и
укрепляют социалистическую собственность прежде всего своим самоотверженным
трудом на благо Родины, активным участием в строительстве социализма>[1097]. Бесспорное положение! Но дело в
том, что право на труд и обязанность трудиться, об осуществлении которых в
данном случае идет речь, предусмотрены в качестве самостоятельных
конституционных прав советских граждан. В литературе спорят о том, является ли
право на труд субъективным правом или элементом правоспособности. Не сомневаясь
в том, что это право опирается на социалистическую собственность, никто еще не
включал его в правоотношение собственности. Однако к такому выводу приходит,
по-видимому, К. Толстой, когда он пишет: <Основная особенность субъектного
состава правоотношения государственной социалистической собственности состоит в
том, что советские люди выступают в указанном правоотношении одновременно и в
качестве управомоченных и в качестве обязанных... Выступая в качестве
управомоченного, каждый член социалистического общества имеет право прилагать
свой труд к общенародным средствам производства и требовать вознаграждения по
количеству и качеству труда. В этом случае обязанным перед ним оказывается все общество.
Выступая в качестве обязанного беречь и укреплять социалистическую
собственность и, прежде всего, своим трудом умножать всенародное достояние,
каждый член социалистического общества, в свою очередь, обязан перед всем обществом>[1098].
Если бы мы согласились, что перечисленные права и
обязанности действительно принадлежащие советским гражданам, входят в состав
правоотношений государственной собственности, а не других правоотношений, то мы
должны были бы сделать следующие выводы.
Во-первых, мы должны были бы признать, что право на труд и
обязанность трудиться не являются самостоятельными конституционными правами и
обязанностями советских граждан, а представляют собой лишь один из элементов
правоотношений государственной собственности. В действительности, однако,
трудовые отношения регулируются в СССР не нормами о праве собственности, а
нормами трудового права.
Во-вторых, если государство в самих отношениях собственности
несет обязанности перед гражданами, то тогда право государственной собственности
следовало бы трактовать как правообязанность государства. Но право
собственности государства сочетается с его политическим верховенством, что
исключает возможность трактовки этого права одновременно и как обязанности.
В-третьих, право в правоотношении собственности может принадлежать
только самому собственнику. Собственником всенародного имущества в СССР
является общество как целое, а не отдельные его члены. Право на труд же
принадлежит каждому в отдельности члену социалистического общества. Если бы это
право являлось элементом правоотношения собственности, каждого члена социалистического
общества уже как такового, а не через общество в целом, пришлось бы признать
собственником государственных имуществ.
Таким образом, попытка доказать, что в самом правоотношении
государственной собственности каждый гражданин, выступая одновременно и в
качестве управомоченного и в качестве обязанного, выполняют не только
пассивную, но и активную функцию, не увенчалась успехом. Советские граждане
наделены большим числом важнейших прав, они проявляют высокую активность в деле
укрепления и развития социалистической собственности. Но и эти их права, и эта
их активность составляют область других правовых институтов, а не права
государственной собственности.
Да иначе и быть не может. Одна из специфических особенностей
правоотношений собственности, как и всех других правоотношений второго типа,
состоит в их длящемся, бессрочном характере. Совершенно очевидно, что нельзя
требовать от обязанных лиц непрерывного совершения положительных действий.
Этого можно требовать от них лишь при определенных условиях, указанных в законе
и именуемых юридическими фактами. Но юридический факт, предусмотренный законом,
порождает новое правоотношение. Следовательно, пока собственник остается в пределах
правоотношений собственности, он не может от противостоящих ему обязанных лиц
требовать ничего другого, кроме воздержания. Право на положительные действия он
приобретает лишь при условии, что на основе правоотношений собственности и
указанных в законе юридических фактов возникли какие-то иные правоотношения, и
именно как участник этих последних правоотношений собственник приобретает право
на положительные действия обязанных лиц.
Изложенное дает основание сформулировать второй вывод по
поводу сходства и различия между правоотношениями двух типов. Сходство состоит
в том, что правоотношение каждого типа точно определяет взаимное поведение его
участников. Различие же состоит в том, что правоотношение первого типа может
определить поведение обязанного лица и как активное и как пассивное, тогда как
правоотношение второго типа определяет лишь пассивное поведение обязанных лиц.
Для возложения же на обязанное лицо активной функции необходимо, чтобы между
ним и управомоченным, на основе правоотношения второго типа и указанных в
законе юридических фактов, возникло новое правоотношение - правоотношение
первого типа.
3
В предшествующем изложении мы пытались показать, что правоотношение,
рассматриваемое как явление надстроечное, представляет собой вид или форму, в
которую облекается урегулированное правом общественное отношение. Из этого
следует, что материальное содержание всякого правоотношения составляет то
общественное отношение, которое им закрепляется.
Наряду с материальным, правоотношение, как явление идеологического
порядка, обладает и своим особым, относительно самостоятельным, идеологическим
содержанием. При этом, поскольку нормы права реализуются посредством
устанавливаемых на их основе правоотношений, поскольку, таким образом, нормы и
правоотношения находятся в диалектической связи и единстве, их идеологическое
содержание также должно быть единым. Таким содержанием является воля
господствующего класса, которая, будучи выраженной в нормах права,
индивидуализируется в возникающих в соответствии с ними правоотношениях. Что идеологическое
содержание правоотношений нужно искать именно в волевом моменте, с
непреложностью доказывается ленинской характеристикой идеологических отношений
как отношений волевого характера[1099].
Наконец, правоотношение как правовое явление обладает и
своим особым юридическим содержанием, которое, на наш взгляд, воплощается в
субъективных правах и обязанностях его участников. В основу этого вывода
положены следующие соображения.
Во-первых, подобно единству их идеологического содержания
такое же единство должно быть присуще и юридическому содержанию права и
правоотношений. Юридическое содержание норм права представлено
сформулированными в них общими правилами поведения, которые в правоотношении
приобретают значение конкретных правил, адресованных его участникам. Но
желательное и должное поведение участников правоотношения фиксируется в их
субъективных правах и обязанностях. Поэтому последние и составляют юридическое
содержание правоотношения.
Во-вторых, специфика того или иного явления, отучающая его
от других, смежных явлений, заключается в его содержании. Но специфика
правового отношения в том и состоит, что его участники выступают в качестве
носителей прав и обязанностей. Это обстоятельство также подтверждает
обоснованность признания за правами и обязанностями значимости юридического
содержания правоотношения.
В-третьих, содержание всякого явления должно сопутствовать
ему от момента его возникновения до момента его исчезновения. Допустив противное,
мы пришли бы к нелепому выводу о возможности существования бессодержательных
явлений. Но именно права и обязанности его субъектов сопутствуют правоотношению
непрерывно, а их изменение или прекращение влечет за собой изменение или
прекращение самого правоотношения. Следовательно, и с этой точки зрения
отстаиваемый взгляд на юридическое содержание правоотношения выдерживает испытание
и проверку.
Тем не менее он разделяется далеко не всеми авторами. Еще в
1950 г., выступая при обсуждении доклада И. Л. Брауде в секторе гражданского
права ВИЮНа, С. Н. Братусь указывал, что "...соотношение права и обязанности и
есть само правоотношение, а тогда содержанием правоотношения будет поведение
участвующих в нем лиц..."[1100]. Правда,
впоследствии С. Н. Братусь пришел к другому выводу, признав, что <между участниками
правоотношения устанавливается определенная связь, у них возникают определенные
права и обязанности, составляющие содержание правоотношения>[1101].
Однако в последние годы высказанное в свое время М. М.
Агарковым мнение о том, что содержание правоотношения составляет поведение его участников[1102], вновь получило поддержку в
литературе. С особой решительностью его отстаивают обратившиеся к анализу
процессуального правоотношения некоторые советские процессуалисты и, в
частности, В. П. Мозолин. Усматривая основной недостаток даваемых в литературе
определений советского гражданского процесса в том, "...что в них искусственно
разобщены неразрывно связанные между собою явления - процессуальная деятельность
субъектов процесса и процессуальные правоотношения", что <авторы указанных
определений считают содержанием гражданского процесса одновременно и
процессуальную деятельность субъектов процесса и возникающие между ними в ходе
рассмотрения и разрешения судом гражданских дел процессуальные правоотноше-ния...>, -
В. П. Мозолин вину за такое положение возлагает на распространенный в
литературе взгляд, "...согласно которому в содержание правоотношений не
включаются действия их субъектов"[1103]. Сам же
он приходит к иному выводу. "...Под любым общественным отношением, - пишет В.
П. Мозолин, - ...нужно понимать не только положение людей, которое они занимают
при совершении действий, но вместе с тем и их взаимоотношения, проявляющиеся в
совершении разного рода действий. Действия людей составляют содержание всех без
исключения общественных отношений"[1104].
Мы должны прежде всего отметить, что не усматриваем
неизбежной связи между теми определениями советского гражданского процесса, которые
В. П. Мозолин признает ошибочными, и критикуемым им взглядом на юридическое
содержание правоотношения. Сторонники этого взгляда вовсе не исключают
поведения людей из их взаимных отношений, но, считая поведение необходимым
элементом правоотношения, не признают его лишь содержанием последнего. Поэтому,
опираясь на данную теорию, трудно, если не невозможно, доказать, что процессуальные
правоотношения и процессуальная деятельность существуют как разобщенные явления.
Этого, кстати сказать, не утверждают и такие процессуалисты, как С. Н.
Абрамов и А. Ф. Клейнман, хотя они и различают понятия процессуальных правоотношений
и процессуальной деятельности[1105].
Мы не можем также согласиться и с общетеоретическим выводом
В. П. Мозолина о том, что юридическое содержание правоотношения образует поведение
его субъектов.
Известно, что поведение само по себе лишено каких бы то ни
было правовых признаков и приобретает их лишь вследствие указаний на юридическую
значимость соответствующего поведения, содержащихся в нормах права. В
частности, действия субъектов правоотношения приобретают юридическое значение
только потому, что они совершаются в целях осуществления субъективных прав и в
порядке выполнения обязанностей. Как же в таком случае сами эти действия могут
воплощать в себе юридическое содержание правоотношения? И не потому ли В. П.
Мозолин вынужден в конце концов заявить, что "...содержанием правоотношений
будут не только сами действия субъектов правоотношений, но вместе с тем и те
права и обязанности, предоставленные законом, на основании которых субъекты
правоотношений могут совершать свои действия"[1106]?
В результате получается, что правоотношения обладают двойным юридическим
содержанием: его составляют и поведение субъектов, и права и обязанности
последних. Но тогда первое содержание по крайней мере подчинено второму, ибо
действия совершаются в соответствии с правами и обязанностями! Значит, и с этой
точки зрения решающее значение для содержания правоотношения имеют права и
обязанности его участников, а не поведение последних?
Но дело не только в этом. Как уже отмечалось, содержание
любого явления должно сопутствовать ему на всем протяжении его существования.
Соответствует ли этому требованию поведение субъектов правоотношения? Возьмем
то же процессуальное правоотношение. Оно возникает с момента предъявления иска
и прекращается в момент исполнения судебного решения. Как же быть с содержанием
процессуального правоотношения в те периоды его существования, когда никакие
связанные с ним процессуальные действия не совершаются? Если бы мы сказали, что
и в этом случае речь должна идти о действиях, то тогда следовало бы признать,
что правоотношение временно лишено своего содержания. Чтобы выйти из этого
положения, иногда указывают, что в таких случаях нужно говорить не о реальных,
а лишь о возможных действиях. Но юридическая возможность и необходимость
совершения определенных действий - это и есть не что иное, как права и
обязанности. Поэтому они, и только они, могут быть признаны юридическим
содержанием правоотношения.
Если, однако, в вопросе о содержании правоотношения
большинство авторов в настоящее время сходится на том, что его образуют
субъективные права и обязанности, то при определении сущности самих субъективных
прав и обязанностей тех же авторов нередко разделяют весьма существенные
разногласия, особенно резко проявляющиеся в характеристике понятия
субъективного права. На этот счет в литературе были выдвинуты два различных
взгляда. Одни авторы в формулируемых ими определениях субъективного права
придают решающее значение возможному или дозволенному поведению самого
управомоченного. "...Субъективное право, - пишет С. Н. Братусь, - это мера
возможного поведения данного лица, обеспеченная законом и тем самым соответствующим
поведением обязанных лиц"[1107] Другие
же авторы, напротив, говоря о понятии субъективного права, переносят центр
тяжести на обеспеченность возможного поведения управомоченного поведением
обязанных лиц. Мы также склонялись к этой позиции, считая, что "...субъективное
право есть юридическое средство обеспечения определенного поведения обязанных
лиц, обусловливающее для управомоченного... возможность совершения его
собственных действий"[1108].
Переходя от абстрактных определений к их проверке на
материалах конкретных правоотношений, нельзя не заметить, что последнее определение
ориентируется главным образом на правоотношения первого типа, в которых
управомоченному противостоит отдельное обязанное лицо, выполняющее активную
функцию. Так, если взять заемное обязательство и попытаться подвергнуть анализу
субъективное право кредитора с точки зрения его понимания как меры возможного
поведения, то окажется, что эта мера сводится единственно к возможности требовать
уплаты долга, т. е. требовать совершения определенных действий должником.
Не подлежит как будто бы сомнению, что в этих случаях сущность субъективного
права состоит не в мере возможного поведения самого управомоченного, а в том
поведении обязанных лиц, на которое он вправе притязать.
Но как только мы обращаемся к правоотношениям второго типа,
в которых управомоченному противостоят в качестве обязанных все лица,
выполняющие пассивную функцию, становится затруднительным отстаивать тот
взгляд, будто сущность субъективного права состоит не в том, что может делать
сам управомоченный, а в том, что он вправе требовать от обязанных лиц. Так,
если взять правоотношение собственности и подвергнуть его анализу с точки
зрения подобного понимания субъективного права, то окажется, что от обязанных
лиц собственник вправе требовать всего лишь воздержания, между тем как сам он
может владеть, пользоваться и распоряжаться своим имуществом. Не подлежит как
будто бы сомнению, что в этих случаях сущность субъективного права состоит не в
том, чтó должны делать обязанные лица, а в том, чтó может делать
сам управомоченный, т. е. в мере возможного поведения управомоченного.
В действительности, однако, сущность субъективного права
является единой, как бы ни отличались друг от друга правоотношения различных
типов. Эта единая сущность и должна быть выражена в едином определении.
Мы думаем, что оба приведенных определения субъективного
права страдают известной односторонностью и не учитывают всего многообразия
связей, характерных для правоотношения, одним из элементов которого
субъективное право является.
Всякое правоотношение представляет собою связь, во-первых,
между его субъектами и, во-вторых, между последними и государством[1109].
Связь участников правоотношения с государством выражается не
только в том, что государство обеспечивает осуществление правоотношения в
принудительном порядке, но также в том, что установленные или санкционированные
им правовые нормы определяют круг и характер прав и обязанностей участников
правоотношения. Признавая за гражданином субъективное право, государство тем
самым указывает, в каких пределах, в какой мере оно считает дозволенным
совершение определенных действий управомоченным. Если управомоченный действует
в этих пределах, его действия получают защиту со стороны государства. Напротив,
он лишается государственной защиты, а иногда лишается и самого субъективного
права, если выйдет за пределы установленной государством меры дозволенного
поведения. Эта сторона связи, характерная для правоотношения, получает свое теоретическое
отражение в понимании субъективного права как меры возможного поведения.
Но одно дело - позиция, которую управомоченный занимает по отношению
к государству, и совершенно иной характер приобретает позиция того же
управомоченного по отношению к обязанному лицу.
Если бы субъективное право представляло собой только меру
дозволенного управомоченному поведения, то не было бы никакой нужды для
обеспечения его осуществления возлагать на других лиц какие-либо обязанности.
Дозволенность поведения вытекала бы из самого факта ее государственного
признания, и тогда субъективное право действительно могло бы существовать вне
правоотношения. Это прекрасно понимают авторы, допускающие подобную
возможность. Так, В. И. Серебровский, присоединяясь к теории С. Н. Братуся,
пишет: <Исходя из этого понимания субъективного гражданского права, нет
оснований не признавать субъективными гражданскими правами принадлежащие
данному лицу на основании закона правомочия, заключающиеся в возможности -
путем одностороннего волеизъявления - создания, изменения или прекращения правоотношений,
причем таким правомочиям не противостоит ничья конкретная обязанность>[1110].
На самом деле фактическое совершение управомоченным тех действий,
возможность которых за ним государством признана, зависит также и от его
взаимоотношений с другими лицами, зависит от поведения этих лиц, от того,
совершат ли они действия, необходимые для осуществления принадлежащего
управомоченному субъективного права. Поэтому, предоставляя гражданину
субъективное право, государство признает за ним не только определенную меру
дозволенного ему самому поведения, но и возможность требовать определенного
поведения от других, обязанных лиц. И если по отношению к государству
субъективное право выступает в качестве меры дозволенного поведения, то по
отношению к обязанным лицам оно выступает в качестве возможности требовать
определенного поведения с их стороны.
Конечно, обе эти стороны субъективного права тесно между
собой связаны. Именно потому, что государство дозволяет совершение известных
действий управомоченному, он может требовать определенного поведения от
обязанных, как и, в свою очередь, соблюдение обязанными предписанного для них
поведения необходимо для совершения управомоченным дозволенных ему действий. Но
какова бы ни была их взаимосвязь, для государства субъективное право есть мера
дозволенного им поведения, а для обязанных лиц оно является требованием о
выполнении лежащей на них обязанности.
Оба отмеченных момента характеризуют субъективное право вообще,
независимо от того, элементом правоотношения какого типа оно является. Однако
для практического осуществления субъективных прав названные моменты в
правоотношениях различных типов имеют далеко не одинаковое значение.
В правоотношениях первого типа, например в обязательственных
правоотношениях, должное поведение обязанных лиц необходимо не только для
охраны субъективного права, но и для его осуществления, так как именно
обязанные лица совершают те положительные действия (передают вещь, уплачивают
долг, производят работы и т. п.), которые приводят к удовлетворению
интересов управомоченного. Здесь, следовательно, центр тяжести субъективного
права лежит в том поведении обязанных лиц, на которое управомоченный может
притязать.
В правоотношениях второго типа, например в правоотношениях
собственности, должное поведение обязанных лиц, выполняющих пассивную функцию,
необходимо лишь для охраны субъективного права, а для его осуществления
решающее значение имеют действия самого управомоченного, который совершает их
(например, владеет, пользуется, распоряжается имуществом) в целях удовлетворения
своих законных интересов. Здесь, следовательно, центр тяжести субъективного
права лежит в возможных действиях самого управомоченного.
Вместе с тем, не следует забывать, что и в правоотношениях
первого типа положительные действия управомоченного также имеют нередко весьма
существенное значение. Так, для удовлетворения интересов нанимателя в договоре
имущественного найма необходима не только передача ему вещи нанимателем
(положительные действия должника), но и использование ее нанимателем (положительные
действия кредитора).
С другой стороны, когда, имея в виду правоотношения второго
типа, мы говорим, например, о том, что собственник сам использует свое имущество,
то по отношению к собственности на основную массу средств производства это ведь
не более, чем теоретическая абстракция, ограничивающаяся лишь правоотношениями
собственности. В действительности же производительное использование средств
производства осуществляется благодаря деятельности работников производства. В
капиталистическом обществе они не являются собственниками средств производства.
В условиях социализма работник производства является собcтвeнникoм средств производства
не как таковой, а через всенародный советский коллектив. Таким образом, для
осуществления своих правомочий собственник средств производства вступает в
разнообразные иные правоотношения с лицами, положительная деятельность которых
приобретает для него решающее значение.
Ввиду этого, мы полагаем, что в общей характеристике понятия
субъективного права нужно учитывать его значение и в качестве меры возможного
поведения самого управомоченного и в качестве средства обеспечения должного
поведения обязанных лиц[1111]. Тогда
мы получим такое определение субъективного права, которое будет применимым в равной
степени к правоотношениям различного типа и позволит вместе с тем в процессе
анализа каждого отдельного правоотношения выявить, какой из моментов, характеризующих
субъективное право, является существенно важным в данном конкретном случае.
4
Едва ли не самым спорным в общем учении о правоотношении является
вопрос об объекте правоотношения. Правда, теперь уже почти не приходится
встречаться с поддержкой в литературе тезиса о том, что объект - не элемент, а
всего лишь возможная, хотя и не необходимая, предпосылка правоотношения[1112]. Все как будто бы согласны с
тем, что безобъектных прав и правоотношений существовать не может. Все реже
также в печати воспроизводится имевшее в прошлом широкое распространение
определение объекта, которое гласило: <Объектом права называется то, по поводу
чего субъекты права вступают в правоотношение...>[1113].
Теперь почти везде объект определяется как то, на что направлено правоотношение,
на что направлены права и обязанности его субъектов[1114].
Но вопрос о том, какие явления внешнего мира могут выступать в качестве
объектов правоотношения, продолжает оставаться остро дискуссионным.
Еще в 20-х годах в работе <Советское хозяйственное право>, а
также в некоторых предшествовавших ее опубликованию статьях Я. М. Магазинер
высказал мысль о том, что единственно возможным объектом правоотношения
является поведение людей. Признавая правильной эту идею, мы пытались в работе,
опубликованной в 1949 г. (<Правоотношение по советскому гражданскому праву>,
гл. IV), привести дополнительные аргументы в ее обоснование. Она получила
поддержку и в других литературных источниках - как в советских[1115]
так и в некоторых работах юристов стран народной демократии[1116].
Отдельные авторы испытывали в ее оценке значительные колебания. Так, Н. Г.
Александров в 1950 г. говорил, что правильно определять "...объект как то, на
что воздействует правоотношение. Правоотношение же воздействует всегда на
обязанное лицо. Поэтому объектом правоотношения является поведение людей,
участвующих в данном правоотношении"[1117]. В 1954
г. Н. Г. Александров выступил против этой точки зрения, заявив, что
"...объектом права является... имущество..." и что "...теория, отбрасывающая
имущественные объекты, воспроизводит буржуазную теорию, согласно которой все
граждане, и бедняк и капиталист, имеют равные права, поскольку объект права -
не имущество, а действие или воздержание от действий, и, следовательно, уже не
имеет значения вопрос о том, какая собственность у бедняка и у капиталиста"[1118]. Наконец, многие авторы выступили
с самого начала со всей решительностью против теории объекта как действия
обязанного лица.
Многочисленные возражения, накопившиеся за истекшие годы, сводятся
в основном к следующему.
а) Теория действия не представляет собой чего-либо нового, а
воспроизводит соответствующую буржуазную <теорию>, направленную на
затушевывание эксплуататорской сущности капиталистических отношений, прежде
всего эксплуататорской сущности капиталистической собственности (Н. Г. Александров)[1119].
б) Эта теория, объявляя объектом права поведение, фактически
превращает в объект самого человека, что находится в явном противоречии с
подлинной сущностью социалистических общественных отношений и социалистического
демократизма (И. В. Павлов)[1120].
в) Она не учитывает того, что "...нельзя отрывать
производственные отношения от объектов правоотношений. Производственные
отношения - это прежде всего отношения по поводу средств производства. В юридических
отношениях средства производства - это объекты правоотношений" (Н. Г. Александров)[1121].
г) Неубедительны и аргументы, приводимые в обоснование этой
теории, сводящиеся к тому, что объектом правового воздействия может быть лишь
поведение людей. За этими аргументами, "...по-видимому, скрывается неправильное
распространения бесспорного положения, что правоотношение возможно только между
людьми, также и на понятие <воздействия>. Между тем <воздействие> есть
отношение фактическое; <воздействовать> можно и на вещь (например, посредством
использования, уничтожения вещи и т. д.)" (И. Б. Новицкий)[1122].
д) Теория действия не выдерживает критики с практической
точки зрения. <Когда мы говорим об объекте правоотношения, надо прежде всего
исходить из потребностей практики. А с этой точки зрения объектом права
собственности явится всегда вещь, а не воздержание> (С. Н. Братусь)[1123].
Обратимся к анализу этих возражений. Верно ли, что теория
действия в том виде, в каком ее формулируют советские авторы, воспроизводит
одноименную буржуазную теорию? Если Н. Г. Александров приходит к такому выводу
только потому, что о действии как единственно возможном объекте говорили
некоторые бу
Примечания:
|
