Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Венедиктов А.В.
Избранные труды по гражданскому праву. Т. 1
§ 2. Принципиальная противоположность советского договора буржуазномуВсе указанные меры борьбы за договорную дисциплину направлены к одной цели: обеспечить реальное выполнение плановых заданий, лежащих в основе советских хозяйственных договоров.
В этой основной задаче договорной дисциплины и в разнообразии органов и мер воздействия на ее нарушителей находит непосредственное выражение принципиальное отличие советского хозяйственного договора от буржуазного гражданского договора, обусловленное принципиальной противоположностью двух систем хозяйства: социалистической и капиталистической. Планово-организующая роль советского договора, как формы связи между отдельными звеньями единого социалистического хозяйства, направленной на наилучшее выполнение общего социалистического плана, качественно отличает его от стихийно-антагонистического буржуазного договора, как формы связи между капиталистическими собственниками, направленной на реализацию и присвоение прибавочной стоимости[617].
Принципиальная противоположность советского договора буржуазному, представляющая собой одно из важнейших проявлений качественных отличий советского права от буржуазного, должна быть подчеркнута с тем большей определенностью, что именно в области советского договорного права мы сталкиваемся с большим количеством отдельных норм и правовых категорий, по своей внешней форме сходных с соответствующими нормами и категориями буржуазного права. Достаточно сослаться на использование Гражданским кодексом таких категорий, как неустойка и убытки, - с их подразделением на "положительный ущерб" и "упущенную выгоду" (ст. 117 и 141) или случай и непреодолимая сила (ст. 121 и 404). Это формальное сходство отдельных категорий советского и буржуазного права ни в какой мере не устраняет их качественного различия. Неоднократные указания т. Сталина о принципиальном, коренном изменении "в пользу социализма, в ущерб капитализму", таких методов "капиталистической экономии", как торговля и денежная система[618], о деньгах, как таком "инструменте буржуазной экономики, который взяла в свои руки Советская власть и приспособила к интересам социализма"[619] и т.п., должны быть положены и в основу принципиального противопоставления советского права буржуазному. Как одна из форм политики пролетарского государства, направленной на построение бесклассового социалистического общества, советское право на всех этапах своего развития качественно, "коренным образом отличалось от буржуазного права, несмотря на формальное сходство отдельных положений"[620]. Мы подчеркиваем: "на всех этапах", ибо на первом этапе НЭПа, в связи с буржуазным и оппортунистическим пониманием его, широко проявлялась тенденция к отождествлению или далеко идущим аналогиям советского и буржуазного права, причем это отождествление и аналогии с особенной настойчивостью проводились именно в применении к договорным отношениям.
Буржуазные догматики из "Права и жизни" немедленно вслед за декретом от 22/V 1922 г. об основных частных имущественных правах[621] поспешили объявить свободу договора "простым логическим выводом из признания собственности, как юридического института" и подвергнуть критике первый проект обязательственного права прежде всего под углом зрения его соответствия буржуазному законодательству о договорах, даже не задаваясь вопросом о каких-либо принципиальных отличиях советского права от буржуазного[622]. Впрочем, и декларативное признание "глубокого принципиального различия между буржуазным и советским гражданским правом" ни в какой мере не мешало представителям той же группы утверждать, что "то и другое имеет общие корни" и что "советское имущественное право с его коллективистическими тенденциями - плоть от плоти и кость от кости индивидуалистического буржуазного имущественного права, в котором уже давно зреют коллективистические идеи". После такой характеристики советского и буржуазного права вполне последователен откровенно-реставраторский вывод о том, что по мере дальнейшего развития гражданского оборота и "издания специальных институтов торгового права" советское право "будет все более приближаться к обычным типам гражданских институтов, свойственных частноправовому строю капиталистических стран"[623].
На тот же путь широкой рецепции "лучших образцов" западноевропейского торгового права "сознательно" становились и авторы проекта Торгового Свода СССР, считая, что, "поскольку иное не вытекает из основ советской торговой политики, нет никаких оснований к тому, чтобы создавать новые юридические понятия и принципы в противовес принятым в других странах"[624]. Распространяя эти понятия и принципы и на обобществленный, и на частный секторы, авторы проекта предлагали тем самым создать, по выражению П.И. Стучки, "своего рода привилегию для "сословия", лишенного прав по нашей конституции"[625], и применить правовой режим капиталистических предприятий к предприятиям последовательно-социалистического и социалистического типа. При этом вся проблема качественных отличий социалистической системы хозяйства от капиталистической сводилась к общей оговорке о рецепции западноевропейских образцов при отсутствии "противопоказаний в своеобразном укладе экономической жизни России"[626]. Подобная постановка вопроса являлась прямым следствием нормативистской концепции права, с одной стороны, и буржуазного понимания НЭПа, как реставрации капитализма, - с другой.
За пределы формально-догматических конструкций и аналогий с буржуазным правом не вышли и участники дискуссии о пределах применения ГК к договорным отношениям внутри социалистического сектора, развернувшейся на II Совещании юрисконсультов госпромышленности в 1927 г. К западноевропейским образцам одинаково обращались и те, кто настаивал на создании особых норм для обобществленного сектора, ссылаясь на германскую концепцию "регулированного торгового оборота"[627], и те, кто отстаивал единую систему гражданского договорного права, как "безликого инструментария", ссылаясь на пример того же буржуазного оборота, в котором договор купли-продажи служит "целям махровейшего спекулянта на бирже и целям пролетарского рабочего кооператива"[628].
В длительной борьбе как с приведенными, так и с другими направлениями буржуазно-правовой мысли марксо-ленинская теория права разоблачила их классовый, буржуазно-реставраторский характер[629]. Наряду с тем ей пришлось вести борьбу и с оппортунистическими извращениями в своих собственных рядах, ибо отдельные представители марксистской теории права в свою очередь переоценили значение внешнего сходства отдельных норм и категорий советского и буржуазного права и приняли это формальное сходство за далеко идущую рецепцию буржуазного права. Этой ошибки не избежал даже и такой виднейший представитель марксистской теории права, как П.И. Стучка, с наибольшей полнотой вскрывший классовое различие между советским и буржуазным правом и неоднократно подчеркивавший, что "с победой пролетариата буржуазное право диалектически превращается в право нового качества, которое мы называем советским"[630]. Наряду с тем, однако, П.И. Стучка трактовал советский ГК как "не только мнимо-буржуазный, но настоящий буржуазный ГК (Гражданский кодекс), на 9/10 заимствованный из лучших буржуазных гражданских кодексов Запада"[631], как кодекс, который "почти целиком представляет собой заимствование из буржуазных кодексов со вставкой лишь незначительного количества "советско-правовых" статей"[632].
В области договорных отношений эта преувеличенная трактовка рецепции элементов буржуазного права в советском гражданском праве явилась для П.И. Стучки одним из препятствий к правильной оценке советского хозяйственного договора в тот момент, когда усиление планового руководства хозяйством создало резкое несоответствие между отражавшими первый этап НЭПа нормами ГК и системой договорных отношений социалистического сектора в реконструктивный период. "Сношения внутри социалистического сектора, - писал П.И. Стучка в 1928 г., - уже теряют характер обычного товарообмена и приближаются к характеру простого распределения"[633]. Развивая ту же идею в 1929 г. на VI Съезде работников юстиции, П.И. Стучка утверждал: "Купля и продажа никогда не будет социалистической... Купля и продажа - это есть буржуазный институт, а социализм купли и продажи не признает. Он признает только прямое снабжение. Но там, где уже можно отбросить договоры, мы уже заменяем их новыми способами". Приводя в качестве примеров генеральные договоры и договоры контрактации, которые "тоже еще имеют характер гражданского права", П.И. Стучка предсказывал: "в ближайшем будущем они постепенно отойдут от этого"[634]. Отделение от гражданского права "все новых, более или менее крупных осколков" и переход их "в новую область": в хозяйственно-административное право - должны были, по мысли П.И. Стучки, идти по мере того, как договоры обобществленного сектора (в частности, те же генеральные договоры) должны были становиться "законом", заменяться "законными" уставами и т.д. и превращаться вместе с уставами отдельных хозяйственных организаций в "нормальные, стандартные уставы и положения"[635].
Идея замены договоров в социалистическом секторе стандартными уставами и положениями являлась прямым выводом из механистического противопоставления "планового (нормировочного) характера" отношений социалистического сектора "анархическому характеру свободы конкуренции частного сектора"[636] или, по иной формулировке, из противопоставления "планового и договорного начала"[637], "простого распределения" и "обычного товарообмена"[638]. В этом противопоставлении, отражавшем теорию двух регуляторов, проявились и преувеличенная оценка рецепции буржуазного права (трактовка советского договора купли-продажи как "буржуазного" и уже по одному этому чуждого социализму института), и неправильное понимание диалектики использования товарно-денежной формы диктатурой пролетариата, и недооценка планового руководства всем советским хозяйством в целом[639]. Основным источником этих механистических и формалистических ошибок являлась недооценка ленинского положения о первенстве политики над экономикой, что влекло за собой перенесение центра тяжести на сами правоотношения (понимание права как системы общественных отношений) и недооценку активно-револю-ционной роли советского права как специфической формы политики пролетарского государства[640].
Та же недооценка ленинского положения о первенстве политики над экономикой и отсутствие правильного представления о соотношении экономики, политики и права в эпоху пролетарской диктатуры послужили источником и других механистических и формалистических концепций[641], в частности и нашей концепции организационно-технических отношений, построенной на механистическом противопоставлении плана и права и абстрактной трактовке советского гражданского права. Противопоставляя договорно-правовые отношения государственных предприятий, как хозрасчетных участников товарного оборота и тем самым как субъектов гражданского права, организационно-техническим отношениям тех же предприятий с вышестоящими органами по планированию, мы приняли усиление планового руководства внутрипромышленным снабжением и сбытом при переходе от восстановительного периода к реконструктивному за процесс перерастания договорно-правовых отношений в организационно-технические[642]. Подобная постановка вопроса, являвшаяся своеобразным преломлением в правовой литературе теории двуединого регулятора, означала еще большую недооценку активно-революционной роли советского права, чем идея перехода хозяйственных отношений социалистического сектора в "новую область" хозяйственно-администра-тивного права[643].
Практика социалистического строительства опровергла все концепции, отправлявшиеся от механистического противопоставления плана и хозрасчета или плана и договора. Выполнение грандиозных задач социалистической реконструкции наряду с усилением планового руководства всем социалистическим хозяйством в целом и каждым его звеном в отдельности потребовало не сужения, а дальнейшего расширения договорной формы в обобществленном секторе и с наглядностью показало диалектическое единство плана, хозрасчета и договора, как "элементов единой большевистской хозяйственной политики, проведение которой требует, разумеется, большевистского к себе отношения" (В.М. Молотов)[644]. Историческое решение ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1934 г. об отмене карточной системы по хлебу, создавая все предпосылки для дальнейшего развертывания советской торговли и дальнейшего укрепления советской денежной системы, еще более повышает значение договора, как одной из важнейших форм организации советского товарооборота. Тем самым усиливается необходимость борьбы за планово-договорную дисциплину, а вместе с тем и необходимость борьбы с буржуазными и оппортунистическими извращениями плана, хозрасчета и договора, где бы они ни проявлялись - в практике хозяйственной работы или в теории. Чтобы вооружить практику на борьбу со всеми явными и скрытыми попытками классово-враждебных элементов сорвать планомерное развертывание социалистического строительства, необходимо усилить бдительность в борьбе с буржуазными и антипартийными извращениями в самой теории. Особая бдительность необходима в отношении всех попыток возрождения троцкистско-зиновьевских теорий, нашедших себе место и в хозяйственном праве - в виде теории ликвидации советского гражданского права и перехода правовых отношений по потребительскому снабжению в область трудового права теорий, направленных по существу на ликвидацию советской торговли[645].
В частности, и на борьбу за проведение планово-договорной дисциплины марксистская теория хозяйственного права может вооружить практику только при условии последовательного проведения марксо-ленинской методологии во всех вопросах о качественном отличии советского договора от буржуазного, о диалектическом единстве плана, хозрасчета и договора, о роли договорной дисциплины в деле охраны и укрепления социалистической собственности, о значении социалистической законности для организации всей системы договорных связей в социалистическом хозяйстве и т.д. Мы постараемся показать ниже, какое значение имеет методологически правильная постановка этих основных проблем для решения таких важнейших практических вопросов, как, например, вопросы о реальном исполнении договора, о пределах освобождения от ответственности за неисполнение договора в советском праве или о самом объеме ответственности за неисполнение договора.
Основной предпосылкой для правильной постановки этих вопросов является, как мы уже указали, признание принципиального (качественного) отличия советского договора от буржуазного гражданского договора. Из этого принципиального различия в классовой сущности того и другого договора непосредственно вытекает и различие как в самом построении договорных отношений, так и в методах обеспечения исполнения договора. Буржуазное право предоставляет самим предпринимателям определить наиболее отвечающие их частнособственническим интересам форму и содержание договорных отношений. Для буржуазного права нет проблемы обязательной формы (типа) договорных отношений и обязательного соответствия их содержания каким-либо предписаниям государства. Именно здесь проявляется прежде всего принцип договорной свободы, этой необходимой формы свободы капиталистической эксплуатации и капиталистической конкуренции. Отдельные попытки государственного планирования и регулирования капиталистического хозяйства в период империалистической войны или кризиса, не устраняя самой основы буржуазного общества - частной собственности на средства производства, - не могут по существу устранить и свободы договора, неразрывно связанной с частной собственностью и стихийным законом стоимости. Они ведут лишь к временному и частичному ограничению договорной свободы - притом в первую очередь для несиндицированных и нетрестированных предприятий, а не для крупных монополистических предприятий, использующих вмешательство государства в хозяйственный оборот именно в целях борьбы с несиндицированными и нетрестированными предприятиями. Наиболее показательный пример подобного использования империалистического и, в частности, фашистского законодательства частнокапиталистическими монополиями представляют последние по времени попытки регулирования частнокапиталистических монополий и принудительного картелирования, предпринятые под давлением кризиса в Соединенных Штатах, Германии, Италии и других странах[646].
Принцип договорной свободы проявляется и в той свободе выбора средств исполнения, которую буржуазное право признает за участниками договора. Поскольку для капиталистического оборота основной целью обеспечения исполнения договора является гарантия его участнику - капиталистическому предпринимателю соответствующей доли прибавочной стоимости, постольку основным последствием нарушения обязательства должником и вместе с тем основным способом обеспечения исполнения договора признается присуждение кредитору денежного эквивалента. Само собой разумеется, что и капиталистический предприниматель, заключая договор на снабжение его предприятия сырьем, топливом и материалами, имеет в виду получение условленных по договору средств производства. Поскольку, однако, весь процесс капиталистического производства и обращения главной и конечной целью имеет создание, присвоение и реализацию прибавочной стоимости и поскольку присуждение участнику буржуазного договора денежного эквивалента позволяет иным путем достичь той же цели, этот денежный эквивалент - в качестве суррогата реального исполнения - является для капиталистического предпринимателя таким же приемлемым средством исполнения, как и исполнение договора "в натуре"[647].
Наиболее яркое выражение это начало находит в торговой "купле-продаже с твердо определенным сроком поставки (Fixgeschäft), каждый из участников которой вправе при нарушении договора другой стороной потребовать от нее разницы между установленной по договору ценой и биржевой или рыночной ценой на тот же товар, даже не прибегая к реальной покупке (Deckungskauf) этого товара, если он не доставлен продавцом, или к реальной продаже (Selbsthilfverkauf), если товар не принят покупателем (§ 376/II HGB, § 191/III, 215/II SchwOR). Буржуазные юристы называют подобный способ исчисления ущерба, причиненного одним контрагентом другому, "абстрактным расчетом" (abstrakte Berechnung) - в противоположность "конкретному расчету" (konkrete Berechnung), имеющему место при реальной покупке или реальной продаже недоставленных или непринятых товаров[648]. Объединенные общим интересом извлечения максимальной прибавочной стоимости путем повышения эксплуатации рабочего класса, участники буржуазного договора в борьбе за свою долю этой стоимости противостоят друг другу, даже по признанию буржуазных юристов, "с односторонними, резко противоречащими интересами", "не как деловые друзья, но почти как враги"[649].
В противоположность указанной сущности буржуазного договора для советского договора основной целью является обеспечение выполнения того планового задания, конкретизацией которого он является. Ни в какой мере не игнорируя значения всех видов материальных санкций (уплаты пеней, неустоек, штрафов и реальных убытков), советское хозяйственное право переносит центр тяжести на реальное исполнение договора, ибо лишь оно приводит к тому выполнению плана, которое представляет собой не только основную, но и единственную цель договора в обобществленном секторе. Этим определяется и особый характер названных санкций в советском праве, призванных в первую очередь именно стимулировать реальное исполнение договора и ни в какой мере не заменяющих этого исполнения (ст. 19 закона от 19/ХII 1933 г.). Принципиальное отличие Советского хозяйственного права заключается, далее, в том, что для обеспечения реального исполнения договора и тем самым плана Советское государство использует целый комплекс мер, вообще неизвестных буржуазным странам и опирающихся на всю совокупность политических и экономических рычагов, сосредоточенных в руках пролетарской диктатуры.
":"
Примечания:
|
