Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Грибанов В.П.
Осуществление и защита гражданских прав
4. Статья 5 основ гражданского законодательства как общий принцип и как специальная норма советского гражданского праваСогласно ст. 5 Основ гражданского законодательства
<гражданские права охраняются законом, за исключением случаев, когда они
осуществляются в противоречии с назначением этих прав в социалистическом обществе
в период строительства коммунизма>.
На первый взгляд различие между ст. 1 ГК 1922 г. и ст. 5
Основ гражданского законодательства невелико. В действительности, однако, различие
это весьма существенно.
Первая особенность ст. 5 Основ состоит в том, что она
регламентирует недопустимость осуществления гражданских прав в противоречии с
их назначением не абстрактно, а конкретно во временном отношении. Речь здесь
идет о недопустимости осуществления гражданских прав в противоречии с их
назначением <в социалистическом обществе в период строительства коммунизма>, в
отличие от ст. 1 ГК 1922 г., которая с этой точки зрения была сформулирована
абстрактно, хотя и была рассчитана только на переходный от капитализма к
социализму период.
Эта временная определенность ст. 5 Основ подчеркивает два
важных момента: во-первых, изменение самой социально-исторической обстановки,
определяющей иное содержание, иной характер и иное назначение самих
субъективных гражданских прав в социалистическом обществе в период
строительства коммунизма[172]; и,
во-вторых, изменение самой социальной направленности названного правового
принципа. Если ст. 1 ГК 1922 г. имела своей основной целью борьбу со
злоупотреблением нэпом со стороны частнокапиталистических элементов, то ст. 5
Основ гражданского законодательства направлена на борьбу с пережитками прошлого
в сознании отдельных людей, на искоренение частнособственнической психологии,
на установление контроля за мерой труда и потребления в социалистическом
обществе, на воспитание участников гражданского оборота в духе требований
моральных принципов общества, строящего коммунизм.
Вторая особенность ст. 5 Основ состоит в том, что в отличие
от ст. 1 ГК 1922 г., которая употребляла термин <социально-хозяйственное>
назначение, в ней речь идет просто о <назначении> гражданских прав. Как отметил
В. А. Рясенцев[173], эта
особенность формулировки ст. 5 Основ значительно расширяет сферу ее применения.
Если термин <социально-хозяйственное назначение> предполагал применение ст. 1
ГК только к случаям недозволенного осуществления субъективных гражданских прав
имущественного характера, то термин <назначение прав> в ст. 5 Основ
следует понимать в том смысле, что правила этой нормы распространяются также и
на осуществление личных неимущественных прав.
Третья особенность ст. 5 Основ вытекает из того, что наряду
с недопустимостью осуществления прав в противоречии с их назначением ст. 5 в ее
второй части определяет и иные требования, которыми граждане и организации
должны руководствоваться как при осуществлении гражданских прав, так и при
исполнении обязанностей. Согласно ч. 2 ст. 5 Основ <при осуществлении
гражданских прав и исполнении обязанностей граждане и организации должны
соблюдать законы, уважать правила социалистического общежития и моральные
принципы общества, строящего коммунизм>.
Наконец, четвертая особенность ст. 5 Основ состоит в том,
что в отличие от ст. 1 ГК 1922 г., которая была единственной нормой
гражданского права, регламентировавшей недопустимость злоупотребления правом,
действующее гражданское законодательство наряду с общим правилом о
недопустимости осуществления гражданских прав в противоречии с их назначением
предусматривает также ряд специальных составов злоупотребления правом
применительно к отдельным видам гражданских прав.
Все эти особенности ст. 5 Основ с необходимостью требуют
выяснения не только ее правового содержания, условий ее практического применения,
но также и ее места в системе норм советского гражданского права, в частности,
выяснения вопроса о том, выражает ли ст. 5 Основ лишь общий принцип советского
гражданского права либо она может быть применена и как специальная норма права,
которая должна использоваться при разрешении конкретных дел.
Переходя к рассмотрению содержания ст. 5 Основ, необходимо
прежде всего констатировать, что названная норма права регламентирует один из
видов злоупотребления правом, гражданское правонарушение, которое по
объективной стороне его состава характеризуется осуществлением гражданских прав
в противоречии с их назначением в социалистическом обществе.
Под назначением права в советской цивилистической литературе
понимается та цель, а точнее те цели, ради достижения которых субъективные
права предоставляются участникам гражданских правоотношений[174].
Назначение права - категория объективная. Ее объективный
характер определяется, с одной стороны, исторической обусловленностью назначения
права, которое выражает определенные социально-эконо-мические условия жизни
общества, а с другой стороны, тем, что цели, для достижения которых может быть
использовано субъективное гражданское право, либо прямо предусмотрены, либо
санкционированы законом. И хотя те цели, для достижения которых управомоченный
субъект использует свое право, определяются индивидуальной волей управомоченного,
они не могут выходить за рамки тех целей, которые признаются заслуживающими
уважения со стороны всего общества.
Следовательно, в самом понятии назначения права в
социалистическом обществе находит свое выражение принцип сочетания общественных
и личных интересов. Под назначением права понимаются лишь такие цели, которые
соответствуют потребностям и интересам социалистического общества в период строительства
коммунизма.
В связи с этим чрезвычайно важное практическое значение
имеет вопрос о том, каковы те критерии, которые позволяют определить назначение
того или иного субъективного гражданского права и выявить те случаи, когда
такое право осуществляется в противоречии с его назначением в социалистическом
обществе. При этом очевидно прежде всего, что названные критерии должны иметь
юридически значимый характер, т. е. они должны в той или иной мере
опираться на закон. В противном случае в толковании понятия назначения права мы
рискуем выйти за рамки социалистической законности, что ни в коей мере не может
быть признано приемлемым.
Назначение субъективных гражданских прав в социалистическом
обществе определяется прежде всего самим гражданским законодательством. При
этом законодательство определяет как общее, так и конкретное назначение
субъективных прав. Общее назначение субъективных гражданских прав в
социалистическом обществе определено прежде всего ст. 1 Основ гражданского
законодательства Союза ССР и союзных республик, согласно которой гражданское
законодательство регулирует имущественные и связанные с ними (а в случаях,
предусмотренных законом, также и иные) личные неимущественные отношения в целях
создания материально-технической базы коммунизма и все более полного
удовлетворения материальных и духовных потребностей граждан.
Определяя общие задачи гражданско-правового регулирования, закон
вместе с тем определяет и общее назначение тех субъективных прав, которые
гражданское законодательство признает за управомоченным лицом. Эта общая цель
определяет назначение всех вообще субъективных гражданских прав в социалистическом
обществе в период строительства коммунизма.
Однако для применения ст. 5 Основ, по-видимому, недостаточно
только простого указания на отступление управомоченного субъекта от общего
назначения субъективного права, так как, опираясь только на ст. 1 Основ, не
всегда можно достаточно точно определить, противоречит ли данное осуществление
права его назначению в социалистическом обществе. Например, если отвлечься от
всех остальных норм гражданского права, невозможно доказать, что сдача
собственником дома внаем по повышенным ставкам наемной платы является
осуществлением права личной собственности в противоречии с его назначением, так
как простая ссылка на ст. 1 Основ может быть парализована ссылкой на то, что в
данном случае право осуществляется в целях <все более полного удовлетворения потребностей
собственника>.
Из этого следует, что со ссылкой на ст. 1 Основ,
определяющую общее назначение субъективных гражданских прав, ст. 5, ч. 1 может
быть практически использована лишь как общий принцип советского гражданского
права.
Из сказанного вытекает также, что для признания того или
иного субъективного гражданского права осуществляемым в противоречии с его
назначением в социалистическом обществе наряду с определением общего
назначения, как правило, необходимо выявить и его конкретное назначение.
Как же определяется конкретное назначение субъективных
гражданских прав?
Субъективные гражданские права многочисленны и разнообразны.
Особенности содержания субъективных гражданских прав в значительной мере
определяются характером тех общественных отношений, которые регулируются
нормами советского гражданского права. В значительной мере характером
регулируемых правом общественных отношений определяется и назначение того или
иного субъективного права.
Было бы, однако, неправильным, на наш взгляд, выводить
назначение того или иного субъективного права непосредственно из самих общественных
отношений[175]. Дело в том, что
характер общественных отношений в известной мере определяет также и характер их
правового регулирования, однако одно и то же общественное отношение может быть
по-разному урегулировано законом. А это значит, что в зависимости от характера
правового регулирования различным будет как содержание предоставляемых
участникам этих отношений субъективных прав и обязанностей, так и их
назначение.
Конкретное назначение субъективных гражданских прав в ряде
случаев непосредственно определено в самом законе. При этом назначение прав в
законе определяется по-разному.
В одних случаях назначение субъективного права определяется
в законе прямым указанием на те цели, для достижения которых данное
субъективное право может быть использовано. Так, например, определено
назначение права оперативного управления имуществом социалистических
организаций (ст. 21, ч. 2 Основ), назначение прав, которые вытекают из договора
о совместной хозяйственной деятельности, заключенного гражданами (ч. 2 ст. 434
ГК), и др.
В других случаях закон определяет назначение права
посредством установления определенных запретов использовать то или иное субъективное
право для определенной цели. Таково, например, запрещение использовать личную
собственность для извлечения нетрудового дохода (ч. 1 ст. 25 Основ),
запрещение использования наемного труда при осуществлении подрядных работ
гражданином (ст. 351 ГК), при ведении мелкого хозяйства кустарями (ст. 115 ГК),
запрещение передачи автором своего произведения для использования его тем же
способом другой организацией без письменного согласия той организации, с
которой заключен авторский договор (ст. 509 ГК), и др.
Наконец, в ряде случаев закон определяет назначение
субъективного права не прямо, а косвенно, путем определения назначения того или
иного имущества. Следует, однако, различать хозяйственное назначение имущества
и целевое назначение имущества. Под хозяйственным назначением имущества следует
понимать его потребительную стоимость или способность удовлетворять
определенные потребности. Под целевым назначением имущества понимается та цель,
для которой в данном конкретном случае может быть использовано имущество.
Различие это имеет особенно важное значение для тех случаев,
когда имущество по своему хозяйственному назначению может служить удовлетворению
самых разнообразных потребностей, однако закон в ряде случаев предписывает
использование его лишь по строго определенному целевому назначению. Так,
например, деньги - это имущество, которое способно служить различным
хозяйственным целям. Однако кредитное законодательство, например,
предусматривает, что ссуды, выданные Госбанком предприятию или гражданину для
определенной цели, только на эти цели и могут быть использованы[176].
Различие хозяйственного и целевого назначения имеет значение
в ряде случаев и для вещей индивидуально-определенных. Так, определяя главную
вещь и принадлежность, закон в ст. 139 ГК устанавливает, что принадлежностью
считается вещь, которая связана с главной <общим хозяйственным назначением> и
<назначенная служить главной вещи>. В первом случае речь идет о хозяйственном
назначении вещи, а во втором - о ее целевом назначении.
Целевое, а в ряде случаев также и хозяйственное назначение
того или иного имущества очень часто используется законодателем для определения
целевого назначения самого субъективного права на это имущество.
Так, например, ст. 94 ГК, определяя право оперативного
управления социалистических государственных предприятий и организаций, указывает,
что оно должно осуществляться ими, в частности, также и в соответствии <с
назначением имущества>; ст. 97 ГК предписывает государственным организациям
осуществлять право распоряжения оборотными средствами и продукцией также <в
соответствии с целевым назначением этих средств>.
Целевое назначение государственных имуществ строго регламентировано
также и Положением о социалистическом государственном производственном
предприятии[177]. Так,
п. 13 Положения регламентирует целевое назначение амортизационного фонда,
указывая, например, что амортизационные отчисления, предназначенные на
капитальный ремонт, <составляют целевой фонд предприятия> и расходуются лишь по
строго определенному назначению. Строго по целевому назначению используются
социалистическими организациями средства из других специальных фондов, в
частности из фонда развития производства, фонда материального поощрения и фонда
социально-культурных мероприятий и жилищного строительства[178].
Критерий целевого назначения субъективного права используется также и в ряде специальных
нормативных актов[179].
В ряде случаев косвенным критерием назначения права может служить
также и хозяйственное назначение имущества. Так, ст. 25 Основ, определяя, что в
личной собственности граждан может находиться лишь имущество, <предназначенное
для удовлетворения их материальных и культурных потребностей>, тем самым
косвенно дает основание судить и о потребительском назначении самого права
личной собственности. Или, например, когда ст. 273 ГК устанавливает, что
городские ломбарды выдают гражданам ссуды, обеспечиваемые залогом <предметов
домашнего потребления и личного пользования>, то этим в известной мере определяется
и назначение самих кредитных прав ломбардов, имеющих своим назначением удовлетворение
временных нужд в денежных средствах, возникших у граждан.
Однако назначение того или иного субъективного права может
быть определено не только в законе, но также и правомерными волевыми актами,
например административными или административно-плановыми актами, односторонними
сделками, договорами.
Так, например, право оперативного управления, и в частности
право распоряжения предприятиями оборотными средствами и продукцией в
соответствии с законом (ст.ст. 94, 97 ГК), должно осуществляться не только в
соответствии с назначением имущества, но также и в соответствии с утвержденными
плановыми заданиями. При выдаче доверенности доверитель в одностороннем порядке
может определить назначение тех прав, которые предоставляются поверенному для
совершения определенных действий в интересах доверителя. Наконец, при
заключении договора найма наймодатель вправе оговорить назначение права
пользования сдаваемым внаем имуществом. При этом закон возлагает на нанимателя
обязанность осуществлять пользование имуществом в соответствии <с договором и
назначением имущества>, а при нарушении этой обязанности предоставляет право
наймодателю на расторжение договора (ст. ст. 283, 289 ГК).
Все названные критерии в той или иной мере и при
определенных условиях могут быть использованы для выявления конкретного назначения
того или иного субъективного права.
В литературе спорным является вопрос о том, в какой мере
могут быть использованы для определения назначения права такие указанные в ч. 2
ст. 5 Основ критерии, как правила социалистического общежития и нормы
коммунистической морали.
Впервые мысль о том, что правила ч. 2 ст. 5 Основ
гражданского законодательства могут быть использованы в качестве критерия
оценки поведения лица, использующего свое право, была высказана проф. В. А. Ря-сенцевым,
который пришел к выводу, что в тех случаях, <когда формально закон не нарушен,
но действия не согласуются с моральными принципами социалистического общества,
с общественными интересами, и должно быть признано, что право осуществляется в
противоречии со своим назначением>[180].
Затем было замечено, что правила ч. 2 ст. 5 Основ не
являются простой <привязкой> к ч. 1 ст. 5, а являются общими правилами, которые
необходимо учитывать при применении всех без исключения норм советского
гражданского права, а, следовательно, также и при применении ч. 1 ст. 5 Основ.
При этом отмечалось, что поскольку правила социалистического общежития и нормы
коммунистической морали упомянуты в ч. 2 ст. 5 Основ наряду с законом, то
имеются в виду те из них, которые не закреплены в юридических нормах, ибо при
наличии такого закрепления эти правила приобретают значение требований самого
закона[181].
Иная точка зрения была высказана проф. С. И. Братусем, по
мнению которого ч. 2 ст. 5 Основ имеет самостоятельное значение, а правило ч. 1
ст. 5 Основ само по себе <содержит необходимый и достаточный критерий
(назначение права) для оценки того, как используется принадлежащее лицу
гражданское право - правомерно или неправомерно, заслуживает ли оно защиты или
нет. Ни к каким дополнительным критериям прибегать для этого не надо>[182].
Исходя из того, что использование правил социалистического
общежития и норм коммунистической морали в качестве критерия осуществления
права в противоречии с его назначением может привести к отождествлению
моральных норм и принципов с правовыми нормами, С. Н. Братусь пришел к выводу,
что <уважение правил социалистического общежития и моральных принципов
становится юридически значимым только тогда, когда оно конкретизировано
указанием на обязанность его соблюдения в отдельных нормах и институтах
гражданского права>[183].
Наконец, в самое последнее время Ю. Г. Басиным было
высказано мнение о том, что такое понимание правила ч. 2 ст. 5 Основ является
чрезмерно узким. По его мнению, практика применяет названные положения закона и
в тех случаях, когда при осуществлении прав нарушаются принципы
коммунистической морали[184].
Все приведенные соображения заслуживают самого серьезного внимания
и обсуждения.
Основной вопрос, который в связи с этим возникает, состоит в
том, нужны ли вообще какие-либо дополнительные критерии для применения ч. 1 ст.
5 Основ, кроме тех, которые прямо в ней указаны? По мнению проф. С. Н. Братуся,
ни к каким дополнительным критериям в этом случае прибегать не надо. Такое
категорическое утверждение не представляется достаточно обоснованным.
Бесспорно, прав С. Н. Братусь в том, что для решения вопроса
о противоправности или непротивоправности осуществления права в противоречии с
его назначением дополнительных критериев не нужно. Всякое действие, которое
является осуществлением права в противоречии с его назначением, с точки зрения
ч. 1 ст. 5 Основ является противоправным. Однако только этим проблема
применения ч. 1 ст. 5 Основ не исчерпывается. Для ее применения необходимо еще
установить, каково в действительности назначение данного субъективного права в
социалистическом обществе и что в данном конкретном случае это право было
осуществлено в противоречии с его назначением. Поэтому наряду с проблемой выявления
критериев правомерности или противоправности того или иного поведения, которые
четко даны самой ч. 1 ст. 5 Основ, необходимо еще установить, подпадает ли
данное действие управомоченного лица под состав правонарушения, предусмотренный
этой нормой права.
Иначе говоря, для применения ч. 1 ст. 5 Основ необходимы
также критерии, при посредстве которых можно было бы выявить как само назначение
права, так и случаи его осуществления в противоречии с назначением. В этом и
состоит главная трудность в применении ч. 1 ст. 5 Основ.
Отвергать в данном случае необходимость выработки определенных
критериев - значит пустить дело на самотек, предоставить суду действительно
неограниченные рамки судейского усмотрения в решении этого вопроса, что,
естественно, может привести к субъективизму, к возможности нарушения принципа социалистической
законности.
Понятие назначения права, осуществления права в противоречии
с его назначением - не единственные указания закона, которые нуждаются в
дополнительных критериях их оценки. Так же обстоит дело, например, со ст. 111
ГК, которая предусматривает возможность изъятия у личного собственника
имущества, систематически используемого для извлечения нетрудового дохода.
Вопрос о противоправности или правомерности легко может быть решен на основании
ст. 111 ГК, но лишь при том условии, если будет ясно, что именно понимается под
нетрудовым доходом, под систематичностью его извлечения. А для этого также
нужны необходимые критерии. Так же обстоит дело, например, с понятием грубой
неосторожности, объективной невозможности исполнения обязательства, непреодолимой
силы и др. В одних случаях, как это имеет место в настоящее время с понятием
непреодолимой силы, эти критерии даны самим законом (ст. 85 ГК), в других же
случаях выявление тех или иных критериев - процесс гораздо более сложный,
требующий привлечения иных факторов, в том числе и правил социалистического
общежития и норм коммунистической морали.
Ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что правовые нормы
и правила социалистического общежития и принципы коммунистической морали - это
различные по своему характеру социальные правила. Эти различия нашли свое
четкое выражение и в ч. 2 ст. 5 Основ, которая требует <соблюдения> закона и
<уважения> правил социалистического общежития и моральных принципов общества,
строящего коммунизм. Но нельзя не заметить, что ч. 2 ст. 5 Основ устанавливает
обязанность <уважать> эти правила социалистического общежития и моральные
принципы нашего общества.
Едва ли правильно считать, что установление этой обязанности
в законе имеет исключительно воспитательное значение. В этом, по-ви-димому,
есть и какой-то правовой смысл. Неуважительное отношение к моральным нормам и
принципам есть нарушение установленной законом обязанности.
Но несмотря на это, неуважительное отношение к моральным
правилам, хотя и является с точки зрения ч. 2 ст. 5 Основ нарушением общей
правовой обязанности, не тождественно нарушению конкретного закона, не может
быть отождествлено с правонарушением. Поэтому нарушение моральных правил и
принципов может рассматриваться как гражданское правонарушение лишь в случаях,
когда это прямо предусмотрено конкретными нормами гражданского права. Во всех
же остальных случаях, а именно эти случаи и имеет в виду ч. 2 ст. 5 Основ,
неуважительное отношение к моральным правилам и принципам наряду с другими
фактическими обстоятельствами данного случая может служить не критерием
противоправности поведения, а лишь подтверждением того, что данное право или обязанность
осуществляются в противоречии с их назначением. Поэтому, например,
осуществление гражданином своего права не в целях удовлетворения своих
материальных или культурных потребностей, а с исключительной целью досадить
другому лицу может быть рассматриваемо как осуществление права в противоречии с
его назначением[185].
Поэтому наряду с прямыми и косвенными указаниями закона, административного
или административно-планового акта или договора правила социалистического
общежития и нормы коммунистической морали в ряде случаев дают основание судить
о назначении того или иного субъективного права в социалистическом обществе,
дают возможность более четко и более правильно уяснить, в каких именно случаях
то или иное право осуществляется в противоречии с его назначением.
Но если объективная сторона состава гражданского правонарушения,
предусмотренного ч. 1 ст. 5 Основ, выражена в законе достаточно четко, то,
наоборот, о субъективной стороне этого состава закон не говорит вообще. Значит
ли это, что применение ч. 1 ст. 5 Основ не требует обсуждения вопроса о вине
управомоченного лица, осуществляющего свое право недозволенным образом?
Как уже отмечалось, такой вывод, по-видимому, нельзя
признать правильным. Осуществление гражданских прав в противоречии с их назначением
в нашем обществе есть один из видов злоупотребления правом, а всякое
злоупотребление правом предполагает наличие сознания лица, что оно допускает
недозволенное осуществление права. Поэтому следует признать, что состав
правонарушения, предусмотренного ч. 1 ст. 5 Основ, налицо, когда
управомоченный субъект допускает виновное осуществление права в противоречии с
его назначением.
Необходимость выявления степени вины управомоченного лица в
недозволенном осуществлении права обусловлена также и характером той санкции,
которая предусмотрена ч. 1 ст. 5 Основ. Согласно этой норме осуществление права
в противоречии с его назначением влечет за собой отказ в защите права. В
литературе высказано мнение, что предусмотренный ч. 1 ст. 5 Основ отказ в
защите права не является санкцией за названное противоправное действие
управомоченного лица[186].
С таким решением трудно согласиться. Не вдаваясь подробно в
проблему гражданско-правовых санкций, так как это выходит за рамки настоящей
работы, нельзя не отметить, что в юридическом смысле под санкцией понимается определенная
мера государственно-принудительного воздействия на правонарушителя.
Отказ в защите прав, предусмотренный ч. 1 ст. 5 Основ,
отвечает признакам гражданско-правовых санкций с той, однако, особенностью, что
санкция эта имеет относительно-определенный характер. Это означает, что в
рамках общей возможности отказа в защите права орган, рассматривающий спор,
вправе выбрать ту конкретную форму отказа в защите права, которая в необходимой
мере соответствует характеру данного конкретного случая. Такими конкретными
формами отказа в защите права могут быть: отказ в принудительном осуществлении
права; отказ в конкретном способе защиты права; лишение правомочий на
результат, достигнутый путем недозволенного осуществления права; лишение субъективного
права в целом и др.[187]
Избрание той или иной конкретной меры в рамках общей относительно-определенной
санкции может быть обусловлено различными обстоятельствами, в частности,
использованием управомоченным лицом в противоречии с назначением не всего права
в целом, а лишь одного из его правомочий, характером противоправности поведения
управомоченного лица, степенью его вины, материальным положением сторон и
т. п. При таком положении создается возможность применения к правонарушителю
такой конкретной меры, которая в максимальной степени соответствует содеянному
и характеру сложившихся отношений.
Таково в основных чертах содержание правила об отказе в
защите права при осуществлении последнего в противоречии с его назначением в
социалистическом обществе. Каково же практическое значение этого правила в
социалистическом обществе в период строительства коммунизма?
В литературе никем не оспаривается, что правило ч. 1 ст. 5
Основ является одним из важнейших принципов советского гражданского права[188].
Какова же сфера практического применения названного
принципа? Она вытекает прежде всего из самого его содержания. Поскольку содержание
его сводится к требованию закона осуществлять субъективные права в соответствии
с их назначением, постольку названный принцип есть прежде всего принцип осуществления
гражданских прав. Это общее требование закона, обращенное ко всем носителям
субъективных гражданских прав и к тем лицам, которые от их имени и в их
интересах реализуют субъективное право использовать гражданские права по их
целевому назначению в социалистическом обществе. По своей юридической силе этот
правовой принцип представляет собой законодательное установление общей
обязанности для каждого управомоченного лица или лиц, осуществляющих его право,
осуществлять право надлежащим образом в соответствии с его назначением. Принцип
этот является одним из оценочных критериев правомерного или противоправного поведения
лиц при осуществлении ими своих субъективных прав.
Однако этот принцип распространяется не только на
осуществление субъективных гражданских прав. По общему признанию он распространяется
также и на осуществление гражданской правоспособности[189].
Более того, в литературе было высказано предложение включить в Конституцию СССР
статью, аналогичную ст. 5 Основ гражданского законодательства, т. е. по
существу распространить принцип осуществления гражданских прав в соответствии с
их назначением и на все иные права граждан и организаций[190].
Предложение это заслуживает серьезного внимания. Однако едва
ли правильно воспроизводить в Конституции СССР сам текст ст. 5 Основ гражданского
законодательства. Следует иметь в виду, что само по себе осуществление права в
противоречии с его назначением есть лишь один из случаев (хотя, может быть, и
самый важный) злоупотребления правом. Поэтому представляется целесообразным
закрепить в Конституции СССР лишь общий принцип недопустимости злоупотребления
правами. Конкретные же составы злоупотребления правами должны быть
предусмотрены специальным отраслевым законодательством с учетом специфики
такого рода правонарушений, характерной именно для данной отрасли права. При
этом особое внимание следует обратить на необходимость четкой регламентации
конкретных составов злоупотребления правом, имея в виду строгое проведение в
жизнь принципа социалистической законности[191].
Вместе с тем принцип осуществления гражданских прав в
соответствии с их назначением следует рассматривать также как принцип правоприменительный,
связанный с реализацией норм права. Опираясь на него, юрисдикционные органы,
призванные рассматривать тот или иной спор, имеют возможность использовать его
в качестве оценочного критерия для толкования и применения норм советского гражданского
права.
Но и этим, на наш взгляд, практическое значение принципа
осуществления гражданских прав в соответствии с их назначением не исчерпывается.
Он может быть и должен быть использован также и при выработке новых
законодательных решений. Два момента при этом имеют особенно важное значение:
во-первых, опираясь на этот принцип, законодатель в необходимых случаях имеет
возможность создания специальных составов, как это имело место, например, при
создании ст. 111 ГК РСФСР (и соответствующих статей ГК других союзных
республик), предусматривающих лишь частный случай - осуществление права личной
собственности в противоречии с его назначением в социалистическом обществе; и
во-вторых, возводя требование осуществления гражданских прав в соответствии с
их назначением в социалистическом обществе в правовой принцип, законодатель тем
самым налагает и на себя известную обязанность так регламентировать процесс
осуществления тех или иных гражданских прав, чтобы он не противоречил принципу
осуществления прав в соответствии с их назначением.
Это последнее требование вытекает из необходимости создания
такой системы правовых норм, которая не была бы внутренне противоречивой, что
является одной из основных закономерностей всякой кодификации.
В связи с этим перед советской юридической наукой встает
задача исследования институтов гражданского законодательства с точки зрения
соответствия правового регулирования осуществления тех или иных предоставляемых
субъектам гражданских прав назначению этих прав в социалистическом обществе в
период строительства коммунизма. Понятно, что такая задача не может быть
выполнена в рамках настоящей работы в полном объеме. Поэтому представляется
целесообразным обратить внимание лишь на вопрос о границах свободы завещания
вкладов, где, на наш взгляд, действующее правовое регулирование порядка
завещания вкладов находится в известном противоречии с самим назначением наследственного
права в социалистическом обществе.
Закономерностью развития советского наследственного права
является постепенное, но неуклонное расширение свободы завещания. Наибольшее
свое развитие свобода завещания получила в Основах гражданского
законодательства, ст. 119 которых предусматривает для каждого гражданина
возможность оставить по завещанию все свое имущество или часть его одному или
нескольким лицам, как входящим, так и не входящим в круг наследников по закону,
а также государству или отдельным государственным, кооперативным или
общественным организациям. При этом Основы сохранили лишь одно ограничение
свободы завещания. Часть 2 ст. 119 предусматривает, что несовершеннолетние и
нетрудоспособные дети наследодателя (в том числе и усыновленные), а также нетрудоспособные
супруг, родители (усыновители) и иждивенцы умершего наследуют, независимо от
содержания завещания, не менее двух третей доли, которая причиталась бы каждому
из них при наследовании по закону.
В исключение из этого общего правила ст. 561 ГК РСФСР и
соответствующие статьи ГК других союзных республик устанавливают правило о том,
что вклады граждан, относительно которых кредитному учреждению дано
распоряжение вкладчика на случай смерти, не входят в наследственное имущество,
и правила о наследовании, предусмотренные Основами и гражданскими кодексами, на
них не распространяются. Практически это означает, что наследодатель посредством
распоряжения вкладом может лишить своих нетрудоспособных наследников
обязательной доли. Не говоря уже о том, что такое законодательное решение
представляется весьма спорным с теоретических позиций, с точки зрения
распределения законодательной компетенции между Союзом ССР и союзными республиками,
с точки зрения всей системы советского гражданского и семейного
законодательства, с позиций моральных принципов социалистического общества[192], нельзя не обратить внимание на
то, что решение это находится в противоречии с самим назначением
наследственного права в социалистическом обществе.
В капиталистическом обществе, основу которого составляет
частная капиталистическая собственность на средства производства и где объектом
наследования являются прежде всего именно средства производства, назначение
наследственного права состоит в закреплении экономической власти буржуазии. Как
отмечал К. Маркс, <право наследования имеет социальное значение лишь постольку,
поскольку оно оставляет за наследником то право, которым покойный обладал при
жизни, а именно право при помощи своей собственности присваивать продукты
чужого труда>[193].
В социалистическом обществе, основанном на общественной социалистической
собственности на средства производства, где объектом наследования являются
только предметы потребления, назначение наследственного права совсем иное.
Назначение права наследования в социалистическом обществе определяется тремя
моментами: во-первых, производным характером права наследования от права личной
собственности граждан, вследствие чего право это приобретает исключительно потребительское
назначение; во-вторых, вспомогательным характером наследства в удовлетворении
потребностей граждан, что делает право наследования дополнительным (по
отношению к распределению по труду и пользованию общественными фондами потребления)
средством материального обеспечения наследников; в-третьих, неразрывной связью
наследования с семейными отношениями, в силу чего назначение права наследования
состоит прежде всего в материальном обеспечении потребительских нужд членов
семьи наследодателя и прежде всего его несовершеннолетних детей и других
нетрудоспособных наследников, которые в силу несовершеннолетия или
нетрудоспособности не в состоянии в полной мере воспользоваться предоставленным
и гарантированным каждому гражданину правом на труд. Эту свою функцию право
наследования сохранит по крайней мере до тех пор, пока общество не сможет
полностью принять на себя эту обеспечительную функцию.
Нетрудно заметить, что установление действующим республиканским
законодательством такой свободы завещания, при которой именно эти
нетрудоспособные и несовершеннолетние наследники могут оказаться обойденными,
противоречит самой сути института советского наследственного права, назначению
права наследования в социалистическом обществе.
В литературе спорным является вопрос о том, может ли правило
ч. 1 ст. 5 Основ гражданского законодательства использоваться не только как
общий принцип, но также и как конкретная норма права? Большинство
исследователей ст. 5 Основ такой возможности не исключают[194].
В отличие от этого В. Ф. Маслов полагает, что <ст. 5 Основ должна
рассматриваться в качестве общего оценочного критерия для толкования и
применения гражданско-правовых норм, т. е. как статья, где выражен только
универсальный принцип, а не конкретная правовая норма>[195].
В обоснование своей позиции В. Ф. Маслов приводит три
основных соображения: во-первых, по его мнению, все случаи, когда возникала необходимость
применения ст. 1 ГК 1922 г., теперь прямо предусмотрены законом; во-вторых,
использование ст. 5 в качестве конкретной нормы права не способствует
укреплению принципа социалистической законности и сторонники первой точки
зрения <не приводят хотя бы теоретически мыслимого конкретного обстоятельства,
когда потребовалось бы применение ст. 5 Основ>; в-третьих, лишение собственника
его права на имущество может иметь место не путем простой ссылки на ст. 5
Основ, а на основании нормативного акта, <прямо содержащего таковую санкцию за
вполне определенный вид злоупотребления правом>, что вытекает из ст. 31 Основ[196].
Доводы эти не представляются убедительными. Едва ли можно утверждать,
что все случаи, в которых требуется применение ст. 5 Основ, теперь прямо
предусмотрены законом. Этот вывод до некоторой степени справедлив лишь
применительно к отношениям личной собственности, где случаи злоупотребления
правом достаточно полно урегулированы законом, хотя и здесь возможны иные виды
злоупотребления правом. Главное, однако, состоит в том, что те конкретные
случаи, которые предусмотрены действующим законом, относятся только к
отношениям личной собственности. Они не охватывают осуществления иных субъективных
гражданских прав, где надобность в применении ч. 1 ст. 5 Основ может возникнуть.
Едва ли можно согласиться и с тем, что применение ч. 1 ст. 5
может повлечь за собой нарушение принципа социалистической законности. Состав
правонарушения обозначен в ст. 5 Основ достаточно четко, и возможностей
нарушения законности при ее применении нисколько не больше, чем при применении
любой иной нормы гражданского права. Действующее гражданское и гражданское
процессуальное законодательство предусматривает достаточное количество гарантий
правильного решения гражданских дел. Вместе с тем практика применения ст. 1 ГК
1922 г. показала, что суды достаточно осторожно и осмотрительно пользовались
этой нормой именно как конкретной нормой гражданского права. Действующая
судебная практика подходит к ее применению с еще большей осторожностью. Поэтому
никакой реальной угрозы принципу социалистической законности просто не существует.
Недоразумением, по-видимому, следует признать утверждение о
том, что в литературе не приведено случаев, когда бы норма ч. 1 ст. 5 могла бы
быть применена. Известно, что при применении ст. 1 ГК 1922 г. наука и практика
также не сразу пришли к правильному ее пониманию, но в конечном счете все же
такие случаи были выявлены и теперь закреплены в законе в виде специальных
норм, запрещающих отдельные виды злоупотребления правом. Имеющиеся по этому
вопросу в литературе споры свидетельствуют о том, что наука активно исследует
эти случаи. И уже сейчас можно сказать, что ряд случаев, приведенных в
литературе, не вызывают особых сомнений в отношении возможности применения к
ним ч. 1 ст. 5 Основ.
Наконец, едва ли убеждает ссылка В. Ф. Маслова на ст. 31
Основ. Эта норма действительно требует прямых указаний закона относительно
применения такой меры, как конфискация имущества. Но, во-первых, ч. 1 ст. 5
Основ и есть один из тех случаев, когда закон прямо допускает применение такой
меры; а во-вторых, изъятие имущества вовсе не является единственной мерой,
которая может быть применена к лицу, злоупотребляющему своим правом. Если даже
допустить, что изъятие имущества как санкция может быть применена лишь при
наличии специального, кроме ст. 5, указания закона, то в отношении иных мер,
используемых при отказе в защите гражданских прав, закон никаких ограничений не
устанавливает.
Недостаточная убедительность приведенных В. Ф. Масловым возражений
дает основание полагать, что более правильным является мнение, допускающее использование
ч. 1 ст. 5 Основ не только как общего принципа гражданского права, но и как
конкретной нормы, применимой к отдельным случаям злоупотребления правом.
При каких же условиях возможно применение ч. 1 ст. 5 Основ
для разрешения конкретных случаях злоупотребления правом? Таких условий несколько.
Очевидно, прежде всего, что названное правило может быть
использовано как конкретная норма права лишь при том условии, что данный
конкретный случай злоупотребления правом полностью подпадает под состав
правонарушения, предусмотренный ч. 1 ст. 5 Основ, т. е. когда мы имеем
дело с осуществлением права в противоречии с его назначением.
Но так как ч. 1 ст. 5 Основ, будучи конкретной нормой,
выражает также и общий принцип гражданского права, который нашел свое выражение
в специальных нормах гражданского права, например ст. 111 ГК РСФСР, то понятно,
что к случаям, предусмотренным этой специальной нормой, нет надобности
применять правило, являющееся по отношению к ней правилом общего характера.
Иначе говоря, вторым условием, при котором возможно применение ч. 1 ст. 5
Основ, является отсутствие какой-либо специальной нормы права,
предусматривающей конкретный вид правонарушения, связанного с осуществлением
определенного субъективного права в противоречии с его назначением.
Сюда относятся, в частности, все случаи, которые подпадают
под понятие так называемой шиканы, т. е. случаи осуществления права с
единственной целью нанести ущерб правам или интересам других лиц. Так, если
собственник при переезде в другую местность вырубает садовые деревья без
какой-либо пользы для себя, но с единственной целью досадить соседям, жильцам
или причинить ущерб новому собственнику, то такие действия следует
рассматривать как осуществление права в противоречии с его назначением.
Пресечение такого рода действий возможно, очевидно, только на основании ч. 1
ст. 5 Основ, так как специальных правил на этот счет закон не содержит[197].
В ряде случаев возможно применение этого правила также и при
разрешении случаев, связанных с пользованием жилым помещением. Интересный
случай привел в своей статье М. И. Цукерман[198].
Супруги Настенко проживали в государственной квартире, предоставленной им местным
Советом. Одновременно с этим они построили дом, который пожелали продать.
Исполком местного Совета воспрепятствовал продаже дома, потребовав от них
выезда из квартиры и переезда в собственный дом в соответствии со ст. 333 ГК.
Однако супруги имитировали распад семьи. Муж по договору уехал работать в
Магадан, оформив бронь на квартиру, а жена, получив от местного Совета разрешение
на продажу дома при условии освобождения квартиры, с разрешения мужа продала
дом. После этого муж вернулся на прежнее место жительства и потребовал
возвращения забронированной квартиры. Однако ему было отказано в защите его
права на основании ст. 5 Основ, так как злоупотребление правом в данном случае
сомнения не вызывало.
Возможно применение ч. 1 ст. 5 Основ и в случае
осуществления наследственных прав. Так, согласно ст. 550 ГК РСФСР наследник
вправе отказаться от наследства в пользу других наследников из числа наследников
по закону или по завещанию. При этом возможен случай, когда наследник
отказывается от наследства в пользу того из наследников по закону, который был
лишен наследодателем права наследования по завещанию.
Здесь возникает коллизия между волей наследодателя,
выраженной в завещании, и волей отказавшегося от наследства наследника. Это
вместе с тем есть также и коллизия между субъективными правами, которые каждому
из них предоставлены законом. В самой ст. 550 ГК нет достаточно четких указаний
насчет того, как следовало бы поступить в данном случае. Едва ли, например,
можно сделать вывод из ст. 550 ГК о том, что наследник по закону вправе
отказываться от наследства только в пользу наследников по закону, а наследник
по завещанию - только в пользу наследников, указанных в завещании. Редакция ст.
550 ГК для этого оснований не дает.
Между тем очевидно, что в данном случае право наследника отказаться
от наследства в пользу другого лица вовсе не имеет целью умаление воли
наследодателя. Поэтому следует признать, что право наследника на отказ от
наследства в пользу другого лица, лишенного наследодателем права наследования,
является осуществлением права в противоречии с его назначением в
социалистическом обществе. Юридическим основанием такого решения может быть
лишь ч. 1 ст. 5 Основ гражданского законодательства.
Наконец, ч. 1 ст. 5 Основ гражданского законодательства
распространяется не только на случаи злоупотребления правом со стороны граждан,
но также и на случаи злоупотребления правом социалистическими организациями.
Это вытекает из ч. 2 ст. 5 Основ, которая обязывает соблюдать закон при
осуществлении прав как граждан, так и организации. Часть 1 ст. 5 Основ и есть
один из тех законов, которые должны соблюдать также и организации.
Вместе с тем судебная практика по применению ст. 1 ГК 1922
г., несмотря на отсутствие прямых указаний в этой статье на организации, распространяла
и на них действие названной нормы. Так, определением ГКК Верховного суда УССР
1923 г. на основании ст. 1 ГК сахарному заводу было отказано в иске о выселении
учителей, проживавших в заводском доме, на том основании, что завод домогается
выселения учителей в момент сокращения производства, тогда как даже в период
наибольшего расширения производства завод острой нужды в жилье не испытывал.
ГКК признала, что в данном случае завод пытается осуществить свое право в
противоречии с социально-хозяйственным назначением[199].
В другом случае Ленинградской арбитражной комиссией с государственной организации
были взысканы в пользу другой организации суммы, излишне уплаченные последней
за товар, вследствие того, что продавец, выступая в качестве торгового
посредника, использовал рыночную конъюнктуру и продал товар по спекулятивной
цене[200]. На основании ст. 1 ГК был
удовлетворен иск исполкома Кировского районного Совета г. Ташкента об изъятии
строения у финансово-экономического института как бесхозяйственно содержимого[201]. И хотя данное решение было
отменено по мотивам неподведомственности дела судебным органам, вопрос о
возможности применения ст. 1 ГК к организациям не вызывал никаких сомнений.
В настоящее время деятельность социалистических организаций
достаточно полно регламентирована законом. Однако и сейчас возможны случаи
применения ч. 1 ст. 5 Основ к организациям, но арбитражная и судебная практика
по существу даже и не пытается применить ее, хотя случаи злоупотребления правами
имеют место.
Случаи возможного применения ч. 1 ст. 5 Основ как конкретной
нормы иногда встречаются и в практике арбитража. Так, например, Московская
оптовая база Роскультторга предъявила в арбитраже иск к организации-изготовителю
о недопоставке в ноябре - декабре 1965 г. микроприемников <Маяк>. При
рассмотрении спора было установлено, что указанные в разнарядках базы
покупатели отказались от получения приемников по мотиву, что они не пользуются
спросом населения, и известили об этом как изготовителя, так и базу. Однако
база не произвела перераспределение продукции. Поэтому арбитраж в иске базе отказал.
В своей жалобе главному арбитру база указала, что,
во-первых, поставщик не имел права принимать односторонние отказы покупателей,
с которыми он в договорных отношениях не состоит, а во-вторых, поскольку база
не распорядилась отгрузкой продукции, поставщик был вправе отгрузить продукцию
непосредственно в адрес базы. В действительности же главный мотив, по которому
база настаивала на отгрузке товара, состоял в том, что ей было необходимо
выполнить план товарооборота, и она имела намерение навязать эту продукцию
покупателям. Поэтому главный арбитр оставил решение в силе.
При этом арбитр не сослался на ст. 5 Основ, хотя,
по-видимому, в данном случае для этого были все основания. Ведь предоставленные
базе права имеют своим назначением обеспечение потребностей граждан в товарах,
на которые есть спрос. В данном же случае база пытается использовать свое право
исключительно в своих интересах, не заботясь ни об интересах народного
хозяйства в целом, ни об интересах покупателей этих товаров. Права используются
в данном случае в противоречии с их назначением в социалистическом обществе. Поэтому,
на наш взгляд, применение ч. 1 ст. 5 Основ в данном случае было вполне возможным.
Интересным в этом отношении представляется следующее дело.
Воскресенский цементный завод <Гигант> предъявил в арбитраже
два иска к Московско-Рязанской железной дороге о взыскании штрафа за недопоставку
цемента в феврале и июне 1968 г.[202] на
общую сумму 28 787 руб. 40 коп. В обоснование своего требования завод
сослался на то, что в соответствии с Особыми условиями поставки и заключенными
с покупателями договорами он был обязан поставить им цемент в затаренном виде
(в бумажных мешках), для отгрузки которых требовались крытые вагоны. Однако
дорога в феврале и в июне крытых вагонов заводу не предоставила, в связи с чем
имела место недопоставка продукции, и с него взысканы санкции за недопоставку в
пользу торгующих организаций.
Возражая против иска, дорога указала, что в количественном
отношении план поставок и перевозок цемента заводом перевыполнен, что такое
перевыполнение плана перевозок цемента железной дорогой осуществлено путем
замены предусмотренных крытых вагонов цементовозами и такая замена в
соответствии со ст. 35 УЖД и § 25 Правил перевозок является правом железной
дороги и от согласия грузоотправителя не зависит. Дорога сослалась также на ст.
144 УЖД, согласно которой ответственность дороги за невыполнение плана
перевозок грузов, перевозка которых планируется в тоннах, наступает лишь в
случае невыполнения плана перевозок по количеству перевезенного груза[203].
В этих возражениях дороги в общем все верно. Если добавить к
этому и тот факт, что Приложение N 1 к Основным положениям о годовом и
квартальном планировании не выделяет особо перевозки цемента в затаренном виде,
то решение арбитража, который отказал заводу в иске, представляется с
формально-юридической точки зрения достаточно обоснованным.
Однако по существу такое решение представляется весьма сомнительным.
Дело в том, что железная дорога произвела замену подвижного состава в целях
перевыполнения плана, которое несомненно сулит дороге некоторые материальные
выгоды. При этом, однако, это было сделано за счет грузоотправителя, который
вследствие этого был вынужден понести известные убытки. Возникает вопрос:
соответствует ли такое осуществление права дорогой его назначению в
социалистическом обществе? Очевидно нет. Собственные интересы дороги здесь были
поставлены выше интересов грузоотправителя и интересов всего общества, которое
требует обеспечения покупателей цементом через торговые организации. В данном
случае дорога использовала свои права в противоречии с их назначением, а,
следовательно, также и в противоречии с требованиями ч. 1 ст. 5 Основ
гражданского законодательства.
Неправомерность такого поведения дороги обусловлена также и
тем, что дорога не выполнила требования закона о том, что каждая из сторон
обязана выполнять свои обязательства наиболее экономичным для народного
хозяйства образом и содействовать другой стороне в выполнении ею своих
обязанностей (ст. 168 ГК РСФСР)[204].
Неправомерность поведения дороги по существу признана и главным
арбитром, который, согласившись с решением об отказе заводу в иске, направил
Госплану СССР и другим компетентным органам предложение о необходимости учесть
при планировании потребность в перевозке цемента в затаренном виде, отметив,
что Особыми условиями поставки цемента по рыночному назначению предусмотрена
его отгрузка именно в затаренном виде.
При этом обнаруживается и другая нелогичность в решениях
арбитража. Известно, что в соответствии с Положениями о поставках ответственность
поставщика наступает лишь в пределах утвержденного плана перевозок. И если по
плану перевозок в феврале и июне не была предусмотрена поставка цемента в
затаренном виде, а, следовательно, только в крытых вагонах, то у арбитража не
было оснований для взыскания с завода санкций за недопоставку цемента по рыночному
фонду. Если же такой вид отгрузки был установлен планом перевозок, то не было
оснований для отказа во взыскании штрафа с железной дороги. Поэтому ссылка арбитража
на отсутствие в приложении к Основным положениям о годовом и квартальном
планировании указаний на перевозку цемента в затаренном виде представляется
малоубедительной.
Но если в данном случае применение ч. 1 ст. 5 Основ по
существу представляется правильным, но с точки зрения формально-юридической все
же до некоторой степени выглядит проблематичным, то в ряде других случаев,
несмотря на наличие специальных норм, применение ч. 1 ст. 5 Основ оказывается
не только возможным, но и необходимым.
Это имеет место в тех случаях, когда та или иная норма права
регламентирует определенный вид злоупотребления правом либо устанавливает
определенное запретительное правило, но не определяет санкции за такое
нарушение. В тех случаях, когда противоправные действия лица подпадают под
признаки ч. 1 ст. 5 Основ, последняя может быть использована для решения дела
наряду со специальной нормой. В этом случае на основе ч. 1 ст. 5 Основ должна
определяться та санкция, которая может быть в данном случае применена к
правонарушителю. В связи с этим едва ли можно согласиться с проф. С. Н.
Братусем, по мнению которого ч. 1 ст. 5 Основ применима лишь в случаях,
когда в отдельных нормах или гражданско-правовых институтах <не определено
назначение предусмотренных этими нормами и институтами конкретных субъективных
прав>[205]. "...Когда социальное
назначение отдельного права и возможный круг действий, составляющих его
содержание, не определены в относящейся к этому праву норме, а могут быть
установлены лишь исходя из общих принципов и смысла гражданского законодательства"[206].
Дело в том, что определение назначения того или иного
субъективного права в законе не всегда сопровождается также установлением на
случай его нарушения определенной санкции. Так, ст. 25 Основ, установив, что
имущество, являющееся личной собственностью, не может быть использовано для
извлечения нетрудового дохода, никакой санкции за это правонарушение не
установила. В период с момента вступления в действие Основ гражданского
законодательства и до принятия гражданских кодексов специальной нормы на этот
счет не было. Между тем суды рассматривали дела такого рода и, применяя ст. 25
Основ, ссылались обычно либо на ст. 5 Основ, либо на ст. 1 ГК 1922 г. В тех
условиях такое решение вопроса было, по-видимому, единственно правильным, так
как оно давало возможность применения не произвольной, а предусмотренной
законом санкции.
Примером такого решения дела может быть следующий случай. Качалов,
построив на отведенном ему местным Советом участке жилой дом, через некоторое
время обратился к администрации и ФЗМК с просьбой предоставить ему квартиру,
заявив, что проживает на частной квартире. Получив трехкомнатную квартиру,
Качалов <подарил> свой дом отчиму, который, прожив в нем около года, женился и
переехал на жительство к своей жене. Дом же систематически сдавался внаем
квартирантам по цене 20 - 25 руб. за комнату, что приносило значительный
нетрудовой доход.
Дело это могло быть решено различными способами. В
частности, решением исполкома Ставропольского горсовета от 23 января 1962 г. дирекции
предприятия было предложено предъявить иск о выселении Качалова из квартиры. С
другой стороны, прокуратура имела возможность требовать в суде признания сделки
<дарения>, совершенной Качаловым, фиктивной и изъятия строения как
используемого для извлечения нетрудового дохода. В конце концов прокуратурой
города был предъявлен в суде иск об изъятии строения как используемого для
извлечения нетрудового дохода, и на основании ст. 25 и ч. 1 ст. 5 Основ иск
судом был удовлетворен[207].
Таким образом, указание закона о назначении того или иного
субъективного права само по себе еще не исключает применения ч. 1 ст. 5 Основ.
Аналогичное положение возникает в настоящее время в связи с
применением правил о поднайме. Действующее гражданское законодательство
разрешает нанимателю сдать занимаемое помещение в поднаем с согласия
наймодателя и совершеннолетних членов семьи (ст. 320 ГК). При этом закон
оговаривает два условия: во-первых, не допускается сдача в поднаем помещения,
если в результате окажется, что на каждого проживающего будет приходиться жилой
площади менее установленной ст. 316 ГК нормы (ст. 320, ч. 2 ГК); и,
во-вторых, плата за пользование помещением в этом случае не должна превышать
квартирной платы, уплачиваемой за это помещение нанимателем, а при сдаче внаем
также и предметов домашней обстановки - двойного размера квартплаты за все.
Как же поступить в случае, когда эти условия будут нарушены
нанимателем? Интересно отметить, что в обоих случаях мы вынуждены прибегать к
иным нормам гражданского права. В первом случае сделка такого рода должна быть
признана недействительной как несоответствующая требованиям закона, с последствиями
по ст. 48 ГК РСФСР.
Во втором же случае возможны два решения. Если имел место единичный
случай сдачи в поднаем помещения по повышенной цене, то можно также признать
сделку (или условие о квартирной плате) недействительной и взыскать нетрудовой
доход как полученный по сделке, совершенной с целью, заведомо противной
интересам государства и общества. В том же случае, если будет установлено, что
сдача помещения в поднаем имеет систематический характер извлечения нетрудового
дохода, возможно применение ч. 1 ст. 5 Основ.
Как отметил Пленум Верховного Суда СССР в Постановлении от
25 марта 1964 г. <О судебной практике по гражданским жилищным делам>, при
систематической сдаче нанимателем в поднаем отдельной изолированной комнаты в
целях извлечения нетрудового дохода эта комната в соответствии со ст. 5 Основ
может быть изъята у нанимателя в судебном порядке по иску наймодателя или
прокурора.
Можно, таким образом, констатировать, что ч. 1 ст. 5 Основ и
в настоящее время может быть использована не только как общий принцип
советского гражданского права, но и как конкретная норма права. Следует вместе
с тем согласиться с В. А. Рясенцевым в том, что норма эта дает очень острое
оружие в руки суда или арбитража и потому пользоваться им следует осмотрительно.
Примечания:
|
