Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Цитович П.П. Труды по торговому и вексельному праву. Т. 2: Курс вексельного права.
§ 8. Литература немецкого периода (окончание)Все три приведенные теории (Эйнерта, Либе, Тэля) были высказаны прежде чем начались работы по составлению Общегерманского Вексельного Устава. Составление было возложено на особую Конференцию, собравшуюся в Лейпциге из представителей разных государств, членов тогдашнего Германского Союза. Конференция открыла свои заседания 20 октября 1847 г. и в 35 заседаний, к 9 декабря того же года, выполнила свою задачу, выработавши Проект Общегерманского Вексельного Устава[213]. Проект должен был получить силу через отдельную публикацию каждым правительством в своей области, с сохранением, однако, титула: Общегерманский Вексельный Устав. Но прежде чем началась публикация, наступили мартовские события 1848 г. Национальное собрание, заседавшее во Франкфурте-на-Майне, не упустило случая проявить свою законодательную власть на проекте Лейпцигской Конференции. По постановлению Собрания, 26 ноября 1848 г., проект был публикован как Вексельный Устав Германской Империи. С падением Национального Собрания Устав терял свою силу публикованного закона; но большинство правительств публиковали его, каждое у себя в отдельности[214].
Уже в первые годы действия нового Устава обнаружились разноречия в толковании судами некоторых его статей: единству Устава угрожало разнообразие его применения. Комиссии, собравшейся в Нюрнберге для составления Проекта общегерманского торгового кодекса, было поэтому поручено (в 1857 г.) рассмотреть спорные вопросы, возникшие в судебной практике, и для решения их составить проект дополнительных постановлений. Такие постановления были проектированы (апрель 1861 г.) и введены в действие отдельными государствами как дополнения к соответствующим статьям Устава. Это так называемые Нюрнбергские Новеллы[215].
Пока Устав оставался законом, публикованным отдельными государствами Германского Союза, он всегда мог быть изменен или отменен законодательною властью того или другого государства в отдельности. Вот почему после учреждения Северо-Германского Союза (в 1866 г.) Устав и Новеллы были опубликованы заново как Союзный Закон, а с учреждением империи признаны Законами Империи[216].
Несмотря на то что в работах Лейпцигской Конференции участвовали представители всех трех изложенных выше теорий, Вексельный Устав 1847 г. не проводит ни одной из них; мало того, он вообще не проводит никакой теории[217], и меньше всего теорию Эйнерта. Редакторы ограничились исключительно задачею законодателя: дать постановления (веления, дозволения, воспрещения) и строго воздержались от всяких определений, объяснений, обоснований[218]. Можно лишь сказать, что преобладающая цель, какую преследовала редакция, - по возможности усилить свойство передаваемости векселя, по возможности обезопасить его обращение (Circulation), через безопасность обращающих. Для этого нужно было: а) наперед установить неизменное содержание каждого вексельного обязательства, по возможности стеснивши, если не устранивши, игру личной воли (частной автономии[219]); б) наперед указать признаки того или другого вексельного обязательства (и допущенного в нем изменения) в самом законе; есть в письменном изложении обязательства предустановленный признак - оно вексельное обязательство, нет, - нет[220]; в) установить начало независимости вексельных обязательств, выраженных письменно на векселе[221]. Вследствие этого при векселе частной воле предоставлено лишь одно: вступить или нет в вексельное обязательство, но кто раз вступил, вступил во всем его объеме[222].
При сказанном характере постановлений Общегерманского Устава, понятно, его появление не только не остановило, а напротив, еще умножило разнообразие теорий вексельного права. Две из них, во всяком случае, должны быть очерчены здесь. Одна - теория олицетворения[223]. Она выражена в пяти положениях: 1) уже в руках векселедателя, еще не переданный, а только составленный (написанный и подписанный), вексель есть имущество, есть ценность; это имущество создано единственно волею векселедателя и может быть передано (сдано) другому; переходя от векселедателя к другому (к первому векселедержателю), это имущество только изменяет своего владельца (держателя, Inhaber[224]. Отсюда: 2) передача (дача и взятие) не есть необходимое условие возникновения вексельного обязательства; и без такой сдачи вексель в руках третьего лица (добросовестного владельца) производит вексельное требование. Из двух предыдущих положений вытекает: 3) вексельное обязательство устанавливается не по отношению к такому-то определенному лицу; так, акцепт на векселе украденном или подложном рождает обязательство, как скоро вексель переходит к добросовестному владельцу[225]. Из предыдущих положений следует: 4) вексельное обязательство остается в силе и тогда, когда временно для него нет кредитора в смысле понятий гражданского права. Это бывает часто: акцептант, напр., к которому вексель дошел по индоссаменту, не есть кредитор по этому векселю - иначе наступило бы слияние (confusio), чего, однако, не бывает[226]. Наконец, как вывод из предыдущих положений (ключ свода всей теории): 5) право требования находится исключительно в векселе; вексель есть настоящий кредитор, настоящий субъект требования, а векселедержатель только представляет вексель, только играет роль кредитора, и кто составляет, выдает вексель уже в момент составления становится должником этого векселя[227]. Таким образом, главное - вексель; векселедержатель - только его представитель. Вексель возникает без кредитора, существует без кредитора, не погашается от слияния. В векселе имеют определенность лишь должник и долг[228]. Понятно, при таком воззрении не может быть и речи о зависимости векселя от какой бы то ни было causa debendi: вексель возникает единственно из акта односторонней воли своего автора (векселедателя), без всякого участия другого лица; но пока находится в руках векселедателя, он задержан в обнаружении своей силы[229]. При всей необычности основной концепции векселю придается личность, он возводится на степень юридического лица[230] - теория олицетворения может найти себе подтверждение в целом ряде постановлений Вексельного Устава; она дает ряд выводов, вполне верных, но одинаково вытекающих и из других теорий[231]. Исходя из метафоры, теория а) в сущности лишь иначе выражает то, чтó уже высказано и в положениях теории формы (без цивилистической добавки Тэля). Но б) она выставляет один принцип, искаженный крайностями теории Эйнерта, - принцип следующий: творческая сила, создающая вексель, есть односторонняя воля лица; она создает, творит (creat) вексель, под условием, что такое творчество выражается в форме, предустановленной законом. Творчество воли было доведено у Эйнерта до крайности, у него оно направлено на создание бумажных денег - функция исключительно публичного права. Здесь же творчество направлено лишь на создание денежного обязательства, лишь на задолжание денежной суммы - задолжание отрешенное, оторванное от его поводов и целей: последние остаются в области психических мотивов, ни больше[232].
Идея одностороннего творчества взята в основание так называемой теории одностороннего распоряжения (учреждения, Kreation, Kreations-Theorie); ее формулировал и развил Кунце[232]. Основная мысль Кунце такая: юридический принцип векселя нужно искать не в области договоров, а в области односторонних распоряжений. В римском праве, а после него и в современном гражданском праве односторонние распоряжения допущены лишь на случай смерти - это завещание (testamentum) и отказ (legatum), как акты последней воли (ultima voluntas). Такие распоряжения тоже: а) имеют свою форму; б) они выражаются в повелительной речи (imperativa voluntas); в) для своей силы они не требуют от бенефицианта ничего, кроме его воли - воспользоваться распоряжением, усвоить его в свою пользу. То же самое и с векселем: а) он имеет свою форму; б) его текст излагается повелительно (заплатите, извольте заплатить); в) из векселя один, творец его, векселедатель, односторонне обязан, а другой - односторонне вправе; обоюдности, взаимности прав и обязательств нет[233]. Вот почему вексель уже возник, он существует, как скоро совершена его форма, а последняя совершается единственно действием (подписью) должника (векселедателя). Обязательство должника во всем его содержании и объеме выражено в векселе, оно воплощено, вмещено в текст бумаги и вне его не существует; должник обязывается платить по векселю, т.е. на вексель, против векселя, а не иначе[234]. До тех пор, пока такое обязательство находится во власти своего автора, оно не производит юридических последствий задолжания; но раз выбыло из-под власти автора, последний бессилен задержать наступление сказанных последствий[235]. Очевидно, сущность этой теории уже заключена в теории Фолькмара и Леви; но там она не имеет юридического основания, ибо метафора олицетворения не может быть признана за таковое. У Кунце такое основание найдено - это принцип одностороннего распоряжения[236].
Таковы главные теории. Более или менее все они односторонни, каждая из них настаивает на одной стороне векселя, из нее извлекла свой основной принцип, упустивши из виду другие стороны, которые не поддаются ни под какое исключительное обобщение. Дальше всех в своей односторонности зашла теория Эйнерта: схвативши только одну сторону векселя, его обращаемость, и с точки зрения лишь этой обращаемости, она объявила вексель бумажными деньгами. Теория Либе обратила внимание лишь на формализм векселя, оставивши без ответа вопрос: когда же и вследствие чего обнаруживает свою силу форма векселя? Теория Тэля поворачивает вексель на почву договора и подвергает опасности его обращаемость. Теория Фолькмара и Леви опять повторяет односторонность Эйнерта; а то, что есть в ней справедливого, она искажает и закрывает чудовищной метафорой. Наконец, и теория Кунце не свободна от упрека; в ней нет собственно места влиянию добросовестности (exceptio doli); проведенная последовательно, она устраняет амортизацию утраченных и украденных векселей[237]. Сказанным объясняется, почему другие писатели держатся той или другой из сказанных теорий не безусловно, а с различными оговорками, изменениями, откуда не мало смешанных теорий[238]; а другие не держатся никакой теории. В каждой из них есть правда, но не вся, а правда односторонняя; одна исправляет другую и все взаимно восполняют друг друга[239].
Примечания:
|