Список книг

« Предыдущая | Оглавление | Следующая »

Венедиктов А.В.
Избранные труды по гражданскому праву. Т. 1

§ 7. Право собственности треста как товарная форма собственности государства

Различие в объеме прав, принадлежащих тресту в отношении отдельных категорий его имущества, осложняет вопрос о юридической природе названных прав. Является ли трест собственником предоставленного ему государством имущества? Если нет, то как должно быть квалифицировано его право на это имущество? Ни ГК, ни Положение о пром. трестах не дают на этот вопрос определенного ответа. Статья 19 ГК говорит об имуществе, состоящем в "свободном распоряжении" хозрасчетного предприятия, прим. к ст. 58 ограничивает "распоряжение государственным имуществом", осуществляемое хозрасчетными предприятиями, правилами ст. 22 и положениями о самих предприятиях; ст. 22 же применяет к перечисленным в ней государственным имуществам термин "ведение" ("состоящими в ведении центральных и местных учреждений и предприятий"). Если формулы ст. 19 и прим. к ст. 58 непосредственно примыкают к формуле той же ст. 58, предоставляющей собственнику "право владения, пользования и распоряжения имуществом", то формула ст. 22 о "ведении" скорее указывает на отсутствие права собственности у самого треста. Положение о пром. трестах говорит об имуществе треста как о "принадлежащем ему имуществе" (ст. 4) или как о "находящемся в его распоряжении" (ст. 9) и предоставляет тресту право владения, пользования и распоряжения имуществом "на основании общих законов", за установленными в законе изъятиями (ст. 5). Еще резче формулировал то же положение декрет от 10/IV 1923 г., делая, с одной стороны, прямую ссылку не на общие, а на "гражданские" законы, с другой же - противополагая право треста на владение, пользование и распоряжение предоставленным ему государством имуществом праву пользования землями, недрами, водами и лесами (ст. 6, ср. прим. к ст. 15). Напротив, Положение от 29/VI 1927 г. избегает прямой квалификации прав треста на эти последние имущества и лишь невключением их в уставный капитал треста подтверждает прежнее противоположение их остальному имуществу треста (ст. 10)[368].

Невключение земельных участков, недр, лесов и вод в уставный капитал треста, как мы уже отмечали, находится в полном соответствии со ст. 21 и 53 ГК, ст. 1, 2 и 27 ЗК, ст. 1 ЛК и ст. 1 Горного положения, категорически исключающими названные объекты из сферы товарного оборота. Поскольку ни один из этих объектов не может быть отчужден ни в частную, ни в кооперативную собственность, нет никакой необходимости в формальном признании треста их собственником. Потребность в этом существует лишь по отношению к объектам, которые при тех или иных условиях могут стать предметом купли-продажи, мены или иной гражданско-правовой сделки, направленной на их отчуждение, т.е. по отношению к уставному имуществу треста (имуществу, оценка которого образует сумму уставного капитала - ст. 10 Пол. о пром. трестах). Но, создавая для управления отдельными комплексами своих имуществ специальные органы с правами юридического лица и признавая за ними право собственности на уставное имущество, государство тем самым отнюдь не "лишает" себя права собственности на государственное имущество "в пользу" этих органов[369]: оно создает лишь особую форму своего участия в товарном (гражданском) обороте. Иначе говоря, право собственности треста на предоставленное ему имущество есть лишь особая форма собственности государства, созданная в целях введения в товарный (гражданский) оборот определенного комплекса государственного имущества, - форма, применение которой ограничивается сферой товарного оборота. Лишь в области товарно-денежных (гражданско-правовых) отношений государство, как собственник предоставленного тресту имущества, выступает в виде особого юридического лица, признаваемого формальным[370] собственником этого имущества. Вне товарного оборота юридическая личность треста и формальное "приражение" права собственности к нему не находят применения. Внутренние отношения треста как органа государства с планово-регулирующими органами (ВСНХ, СТО) или с государством в целом не являются отношениями двух сторон, двух юридических лиц, двух субъектов права. Для этих отношений не возникает поэтому вопроса о том, кто собственник предоставленного государством тресту имущества. В них отпадает тот элемент формального "приражения"[371] прав к тресту как к юридическому лицу, которое вызывается необходимостью введения данного имущественного комплекса в товарный оборот. Собственность государства на это имущество выступает здесь без своего гражданско-правового покрова. Именно поэтому признание за трестом права собственности на уставное имущество ни в какой мере не колеблет ни единства собственности государства на все средства производства (ст. 15 Конституции РСФСР), "предоставленные" (ср. ст. 10 Пол. о пром. трестах) формально обособленным предприятиям[372], ни ее глубоко отличного от частной собственности характера государственной собственности (ст. 52 ГК)[373].

Мы подошли к центральному пункту, лежащему в основе предлагаемой нами конструкции треста и его прав на уставное имущество. Как было уже указано выше, в организационной структуре треста "сосуществуют" два различных организационных начала: трест - хозяйственный орган государства, с одной стороны, юридическое лицо гражданского права - с другой. Первое положение: "трест - хозяйственный орган государства" - не требует каких-либо пояснений[374]. Несколько сложнее обстоит дело со вторым положением: "трест - юридическое лицо гражданского права". Вместо разграничения участвующих в гражданском обороте юридических лиц по их социальной природе на государственные, общественные и частные в нашей практике и литературе, вслед за западноевропейской[375], на первый план нередко выдвигается разграничение юридических лиц на юридические лица публичного и частного права, с отнесением трестов к юридическим лицам публичного права[376]. Подобное противопоставление, имеющее вообще второстепенное значение для советского права[377], затемняет тот основной факт, что все организации, принимающие участие в гражданском обороте в качестве самостоятельных носителей гражданских прав и обязанностей, являются в этом своем "качестве" субъектами - а следовательно, и юридическими лицами - гражданского права, хотя бы их внутренняя структура определялась нормами не гражданского, а иного права, напр. земельного (земельное общество - ср. ст. 42-64 ЗК), или вообще определялась в первую очередь техническими, а не правовыми нормами, как это имеет место в тресте. Различие в социальной природе и внутренней структуре отражается, правда, и на положении отдельных типов юридических лиц в гражданском обороте - достаточно сослаться на ряд привилегий, предоставленных государственным юридическим лицам в гражданском обороте[378]. Тем не менее, как участники этого оборота, они являются именно юридическими лицами гражданского права[379].

Если бы мы поставили перед собой вопрос, какая же из этих двух "природ" - "государственно-хозяйственная" или "гражданско-право-вая" - превалирует в деятельности треста и в его отношениях с другими госорганами и другими участниками хозяйственного оборота, то ответ на него был бы неминуемо различен, в зависимости от того, о каких отношениях и притом в применении к какому этапу НЭПа данный вопрос был бы поставлен. В сфере производства и внутриорганизационной деятельности вообще, во взаимоотношениях с BСHX и СТО, как с планово-регули-рующими органами, трест выступает как орган государства. Так, напр., плановое задание по выполнению определенной производственной программы дается тресту именно как органу государства, а не как юридическому лицу гражданского права. Такое же задание может быть дано и хозоргану, не обладающему гражданской правоспособностью, напр. предприятию, переведенному только на "внутренний", а не на "внешний" хозрасчет[380], или органу чисто бюджетного типа. То, что трест вместе с тем является юридическим лицом гражданского права и притом действующим на началах хозяйственного или коммерческого расчета, оказывает, конечно, свое влияние и на внутренние отношения треста с планово-регулирующими органами, требуя от последних учета роли треста в гражданском обороте при даче ему плановых заданий, назначении отпускных цен или изъятии у него части его имущества. Однако и это изъятие остается распорядительным актом одного госоргана в отношении другого госоргана, а не в отношении субъекта гражданского права. Точно таким же актом вышестоящий орган изымает имущество и у госбюджетного органа, не обладающего гражданской правоспособностью[381]. Природа самого акта изъятия имущества в обоих случаях одна и та же. Характерно, что ст. 7 Положения о пром. трестах не связывает ВСНХ какими-либо конкретными ограничениями в деле изъятия части уставного имущества треста, лишь в общей форме обязывая ВСНХ оставить тресту необходимый актив для погашения его обязательств или предусмотреть иной способ покрытия таковых. Если же мы сравним приведенную статью со ст. 64 того же Положения, устанавливающей солидарную ответственность двух трестов в случае выделения части имущества одного треста для образования другого, то увидим, что тот же самый акт власти - изъятие имущества у треста - может иметь и непосредственный гражданско-правовой эффект[382]. Причина ясна: во втором случае законодатель подходит к тресту не только как к органу государства, но и как к участнику гражданского оборота, как к юридическому лицу гражданского права, с точки зрения его отношений с третьими лицами, и поэтому переносит вопрос в область гражданско-правовых отношений.

Отношения с "третьими" - вот та сфера, в которой в первую - и главную - очередь проявляется юридическая личность треста. Этими "третьими" для треста являются не только частные контрагенты и кооперативные организации, но и другие госорганы - как хозрасчетного, так и госбюджетного типа (напр., Академия наук)[383], поскольку трест сталкивается с ними тоже как с участниками гражданского оборота. В частности, поскольку в РСФСР юридическая личность может быть признана и за отдельными наркоматами[384], вполне возможны гражданско-правовые отношения треста с тем же BСHX, напр., по поставке его изделий для нужд Административно-финансового Управления ВСНХ [385]РСФСР[386]. Но это не те внутренние отношения треста как госоргана с вышестоящим органом, о которых мы только что говорили. Это - внешние отношения двух субъектов гражданского права, идущие через рынок или, во всяком случае, от рынка получившие свою правовую форму. Можно пойти еще дальше и допустить, что трест, как участник гражданского оборота, находится с другими госорганами или с казной в целом (в лице НКФ) не только в гражданско-правовых, но и в административно-правовых или вообще в публично-правовых отношениях. Так, напр., можно допустить наличие правовых отношений между трестом и НКФ по налогам, поскольку трест облагается ими именно как участник гражданского оборота. Напротив, отношения того же треста с НКФ по обращению в доход государства соответствующей части прибыли треста не являются отношениями правовыми, ибо это отчисление идет по линии внутренних отношений треста, как органа государства, с самим государством, а не по линии внешних отношений того же государства с одним из участников гражданского оборота.

Итак, в разных областях отношений трест выступает то как орган государства, то как юридическое лицо гражданского права[387]. Для вопроса о правах треста на уставное имущество это обстоятельство имеет решающее значение. Лишь в своих выступлениях в качестве участника гражданского оборота трест может быть признан собственником уставного имущества. Поэтому уставное имущество является собственностью треста не только в глазах его контрагентов (в том числе и других госпредприятий и госучреждений - до самого BCHX включительно), но и в глазах тех органов государства, которые, не находясь с трестом в гражданско-правовых отношениях, подходят к нему все же именно как к участнику гражданского оборота (напр., НКФ - по налогам, местный Совет - по ремонту тротуаров или по соблюдению установленных правил торговли и т.п.). За эти пределы, однако, правоспособность треста, как юридического лица гражданского права, не простирается. В своих внутренних отношениях с ВСНХ и другими планово-регулирующими органами трест противостоит им не как юридическое лицо гражданского права, а как орган того же государства, отношения которого, как госоргана, с другими госорганами являются отношениями организационно-техническими, а не правовыми[388]. Ибо правовые отношения всегда субъектны, всегда предполагают наличие субъектов права, общественно-производственные отношения которых опосредствуются как правовые. Субъектом же права может быть только человек или человеческий коллектив - индивидуальный или коллективный хозяйствующий субъект, но не имущество[389], не какая-либо цель[390] и не "любое имя или понятие"[391]. За каждым субъектом права необходимо найти того индивидуального или коллективного хозяйствующего субъекта, того носителя интереса, который вступает в правоотношения как субъект права, называется ли он лицом физическим или юридическим. Это положение сохраняет свою силу как для товарных - гражданско-правовых - отношений, так и для отношений нетоварных: административно- или государственно-правовых.

Когда Советское государство как коллективный хозяйствующий субъект, обладающий огромной массой промышленного имущества, вступает в товарный (гражданский) оборот, оно использует для этого в качестве основного метода форму хозрасчетного предприятия, форму юридического лица гражданского права. Атомизированный механизм товарного хозяйства, с одной стороны, требует персонифицированного товаровладельца[392], с другой же - допускает, чтобы один и тот же хозяйствующий субъект в товарном обороте выступал не в одном, а в нескольких "лицах". Практика торгового оборота создала для этого богатый подбор организационных форм, воспользовавшись эластичной фигурой юридического лица, допускающей самое разнообразное внутреннее строение за единым внешним ликом ("маской" - persona) коллективного субъекта прав. Западноевропейскому обороту уже давно известна так наз. Einmanngesellchaft: товарищество, состоящее из одного физического или юридического лица, - правовая форма, дающая возможность одному хозяйствующему субъекту участвовать в гражданском обороте в качестве нескольких субъектов права[393]. Равным образом[394] и государство на Западе вступает в гражданский оборот не только в виде универсального юридического лица: "фиска" (казны), но - правда, значительно реже, чем у нас, - и в виде обособленных от фиска самостоятельных юридических лиц[395]. Советское государство использует механизм товарного хозяйства для введения в товарный оборот огромного числа не только хозрасчетных, но и госбюджетных[396] юридических лиц. Юридически обособленные в области гражданско-право-вых отношений, они скрывают за собой одного и того же коллективно-хозяйствующего субъекта: государство, как "организованный в качестве господствующего класса пролетариат"[397]. Именно механизм товарного хозяйства позволяет противопоставить в области товарных, т.е. гражданско-правовых, отношений трест, как юридическое лицо гражданского права, другим госорганам, участвующим в гражданском обороте - до самой казны включительно, выступающей в лице НКФ[398].

Однако проявление юридической личности коллективно-хозяй-ствующего субъекта ограничивается, как только что было отмечено, теми отношениями, в которые этот коллектив вступает как участник гражданского оборота, хотя бы сами отношения и не носили гражданско-правового характера. Это положение применимо не только к государственным, но и к общественным или частным юридическим лицам, напр. к профсоюзу, кооперативу или полному товариществу. Разница между названными юридическими лицами и трестом заключается, однако, в том, что, сняв гражданско-правовую "маску" с профсоюза, кооператива или полного товарищества, мы найдем за этой "маской" отличный, обособленный от государства коллектив, который может быть противопоставлен государству как носитель иных - не гражданских - прав и обязанностей[399]. Сняв же гражданско-правовую "маску" с треста, мы найдем за ней само государство как коллективного хозяйствующего субъекта. Это устраняет возможность противопоставления треста, как только мы перестаем трактовать его как участника гражданского оборота, и государству в целом, и другим органам того же государства. Только механизм товарного хозяйства превращает орган государства в особого субъекта права. Для внутренних отношений госорганов вне товарного оборота в этом нет ни потребности, ни оснований.

Отрицание правовых элементов во внутренних отношениях треста, как госоргана, к государству или к планово-регулирующим органам отнюдь не равносильно отрицанию государственно- или административно-правовых отношений не только между государством (в лице его органов) и гражданами, но и между отдельными административно-политическими единицами, входящими в состав государства. Наличие классов и классовой борьбы влечет за собой в антагонистическом обществе юридическое опосредствование не только междуклассовых - антагонистических - отношений, но и внутриклассовых отношений, и притом не только в сфере товарного оборота, но и вне его. Подобно тому как наказ ГКК Верхсуда РСФСР от 22/ХII 1924 г. противопоставляет в сфере гражданско-правовых отношений "индивидуальные" интересы сторон (трудящихся) "общим целям, которые поставил себе рабочий класс в целом" и говорит о возможности противоречия интересов отдельных трудящихся "интересам рабочего класса в целом" (п. 5)[400], так и в области внутригосударственных отношений приходится считаться не только с наличием антагонистических интересов различных классов, но и с наличием особых - не антагонистических, а лишь в той или иной мере обособленных - коллективных и индивидуальных, общеклассовых и групповых интересов внутри самого рабочего класса. Если присоединить к этому национальную дифференциацию, имеющую огромное значение для государственного строения Союза, то станет ясным, почему организационное оформление отношений между отдельными государственными единицами, входящими в состав Союза, начиная с союзных республик и кончая низовыми административно-политическими единицами, с одной стороны, и отношений между государством и его гражданами - с другой, может принимать и принимает форму правовых отношений[401]. Поскольку, однако, дело идет не о взаимоотношениях между отдельными административно-политическими единицами, каждая из которых представляет собой обособленный в составе целого, несмотря на свою неразрывную связь с этим целым, государственный коллектив, а о внутренних отношениях отдельных органов одной из государственных единиц (напр., СССР, РСФСР, Ленинградской области и т.д.), то здесь мы уже не найдем тех обособленных коллективов, наличие которых является необходимой предпосылкой самой возможности правовых отношений внутри государства[402].

Если в области гражданско-правовых отношений госорганы противопоставляются тем не менее друг другу в качестве особых субъектов права, то к этому принуждает сам механизм товарного оборота, предпосылкой участия в котором является обладание гражданской правоспособностью. Для внутренних отношений госорганов вне товарного оборота необходимости в подобной персонификации не ощущается даже в капиталистических государствах, несмотря на всепроникающее влияние товарной (гражданско-правовой) формы отношений на все области буржуазного права[403]. Тем менее имеется оснований к перенесению гражданско-правовых категорий на внутренние отношения советских государственных органов. Между тем почти все предложенные в литературе конструкции прав треста на уставное имущество отправляются именно от противопоставления прав треста правам государства или ВСНХ, как прав, принадлежащих особым юридическим лицам. При этом авторы названных конструкций настойчиво стремятся использовать правовые формы частнокапиталистических организаций для анализа юридической природы советских трестов либо вообще подвести внутренний строй отношений в госпромышленности под тот или иной тип частнохозяйственных имущественных правоотношений. Все эти конструкции - независимо от того, в каком аспекте (гражданско- или административно-правовом) они даются, - неприемлемы для нас по указанным выше основаниям. Не ограничиваясь последними, мы постараемся вскрыть в дальнейшем их несоответствие и социально-экономической природе советских трестов.

Примечания:

[368] Приводя соответствующие формулы закона, мы далеки от мысли искать решение проблемы в терминологии (или редакции) соответствующих статей закона. Мы обращаемся к последней лишь как к отправному пункту анализа правовых явлений, действительная природа коих должна быть установлена путем научного анализа самих отношений, а не тех нередко случайных и лишенных юридически-технического характера обозначений, которые дает им закон. В особенности же было бы неправильно придавать сколько-нибудь решающее значение крайне невыдержанной терминологии советского законодательства – как общесоюзного, так и республиканского – в интересующей нас области отношений. Из разнообразных формул, используемых законодателем, одной из наиболее удачных является формула декретов СССР от 8/VIII 1924 г. о порядке продажи, залога и сдачи в наем по цертепартии морских торговых судов (ст. 1–СЗ, N 4, ст. 54) и от 24/IX 1926 г. о праве собственности на речные торговые суда (ст. 1 – СЗ, N 65, ст. 493), говорящая о судах, "принадлежащих" государству (Союзу или союзной республике) "в лице соответствующих учреждений и предприятий". Эта формула одновременно выражает и единство собственности государства на все государственные имущества (ср. ст. 15 Конституции РСФСР) и "приражение" права собственности к тому госоргану, в лице которого государство вступает в товарный оборот. Поэтому п. "а" ст. 1 декрета от 8/VIII 1924 г. может говорить о продаже судов одним госорганом другому, а ст. 6 декрета от 24/IX 1926 г. – объявлять "принадлежащими госорганам" те же речные суда, которые ст. 1 того и другого декретов объявила принадлежащими "на праве собственности" государству – в их лице. Недостаток данной формулы заключается лишь в том, что тот же самый термин – "в лице" – применяется в сфере гражданско-правовых отношений и для обозначения органа юридического лица, "в лице" которого последнее совершает те или иные юридические действия (ср., напр., ст. 7, п. "б" Пол. об акц. обществах, допускающую в качестве учредителей местные Советы "в лице их отделов", и обычную формулу всех договоров, заключаемых юридическими лицами "в лице" членов их правлений – ср. ст. 16 ГК). В первом случае понятие органа применяется в государственно-правовом смысле и переносится на область гражданско-правовых отношений, в которой именно орган, "в лице" которого государству принадлежит имущество, является юридическим лицом, самостоятельно выступающим в гражданском обороте. Во втором случае дело идет об органе юридического лица гражданского права (см. ниже, стр. 287–289) как о лишенном собственной правоспособности органе того юридического лица, от имени которого он выступает. Эта условность терминологии законодателя лишний раз подтверждает малую ее пригодность для анализа действительной природы той правовой формы, при помощи которой опосредствуется введение тех или иных имуществ государства в товарный оборот.

[369] Что признание за той или иной организацией прав юридического лица не связано неразрывно с изменением внутренних отношений коллективно-хозяйствующей организации по этому имуществу, доказано еще В.Б. Ельяшевичем в его исключительной по богатству материалов и ценности выводов монографии: "Юридическое лицо, его происхождение и функции в частном римском праве", 1910, стр. 257–261, 389 и 395. В.Б. Ельяшевич с особой наглядностью продемонстрировал это положение на примере первого в истории римского права типа юридических лиц: городских общин (municipia – стр. 253–268). Другой вопрос: может ли вообще признание правоспособности за организацией какого-либо определенного типа отразиться на ее внутренних отношениях? В этом пункте мы расходимся с В.Б. Ельяшевичем, отрицавшим всякое влияние наделения того или иного коллектива юридической личностью на внутренние отношения его членов, в частности на их взаимоотношения по имуществу: "Права и обязанности членов данного союза между собой, их взаимные отношения по имуществу продолжают быть совершенно (курсив всюду наш. – А.В.) такими же, какими были до наделения союза гражданской правоспособностью. И здесь юридическая личность ничего не меняет" (стр. 391 и 448). В той категорической формулировке, которую дает этому положению В.Б. Ельяшевич, оно опровергается его же данными о влиянии наделения юридической личностью на римские союзы (collegia): "Выступление в обороте не зависит теперь от того или иного личного состава союза... общее имущество членов... рассматривается теперь и в обороте как самостоятельная имущественная масса, связанная с союзом, как таковым... Ее, а не частное имущество отдельных членов, меняющихся и вовне не выступающих, имеют в виду третьи лица... Здесь причина, почему ответственность за долги, сделанные от имени союза, ограничивается лишь имуществом, посвященным целям союза" (стр. 387–388). Автор видит в этом лишь создание "соответствия между внутренними и внешними отношениями союза" (стр. 388). Это – верно, но центр тяжести вопроса в том, что при этом происходит известная трансформация и внутренних отношений в союзе – хотя бы в тех двух направлениях, которые указаны самим В.Б. Ельяшевичем. Между тем в римском праве корпоративная организация союза не получила еще столь резкого выражения, которое она получила в современном праве. Для римлян юридическое лицо не скрывало за собой в такой мере стоявших за ними физических лиц, как можно констатировать это для отдельных типов современных корпораций. Современное право, напротив, связывает с корпоративной организацией отдельных типов корпораций столь далеко идущую переработку прав отдельного члена корпорации в общем имуществе в право членства (напр., в акционерном обществе или в кооперативном товариществе) и в столь значительной степени придает отношениям членов корпораций между собой форму отношений отдельного члена к корпорации, что для современного права категорическое утверждение о "полной независимости... внутренних отношений и, прежде всего, отношений по имуществу от юридической личности" еще менее приемлемо, чем для римских союзов с их недоразвившейся корпоративной организацией. Однако исходя из возможности изменений во внутренних отношениях в отдельных типах юридических лиц, также нельзя заключать о необходимой, т.е. всегда присущей, связи между внутренней структурой и юридической личностью хозяйствующего коллектива (иначе – В.Ю. Вольф, Основы учения о товариществах и акционерных обществах, 1927, стр. 20: "Наделение известной ассоциации правоспособностью производится всегда для той цели, чтобы эту ассоциацию до известной степени оторвать от ее членов и сообщить ей внешнее единство), как и от отсутствия этих изменений в других типах юридических лиц (напр., в полном товариществе) – к отрицанию самой возможности таковых". В частности, по отношению к государственным юридическим лицам положение В.Б. Ельяшевича может быть принято даже в той заостренной формулировке, которую дал ему автор. Признание гражданской правоспособности за тем или иным органом государства действительно не влечет за собой какой-либо трансформации прав государства на имущество, "предоставленное" этому органу, поскольку дело идет о его внутренних отношениях с другими госорганами или с самим государством.

[370] Термин "формальный" собственник мы применяем не в смысле противопоставления "формального" собственника "действительному", как это делают представители теории "доверенного управления", противополагая трест государству (см. ниже, стр. 314–317), а в смысле противопоставления формальной категории субъекта права как основной формы юридического опосредствования товарных отношений категории хозяйствующего субъекта, взятой независимо от его правовой позиции в товарном обороте. Поэтому в нашей конструкции трест, как "формальный" собственник, и государство, как коллективный хозяйствующий субъект, не противостоят друг другу, как "формальный" и "действительный" собственники, аналогично английским trustee и beneficiary, а являются одним и тем же субъектом, взятым на одном участке общественно-производственных отношений (отношений по имуществу, "предоставленному" данному тресту), но в различных плоскостях этих отношений: товарной и нетоварной.

[371] Термин "приражение", хорошо известный дореволюционной литературе (Н.Л. Дювернуа, Чтения по гражданскому праву, т. 1, вып. 2, изд. 4, 1902, стр. 271–272; В.Б. Ельяшевич, стр. 14; ср. Beziehungspunkt Rümelin’a, Metodisches ьber juristische Personen, 1891, S. 9), вызвал недоумение у некоторых юристов, когда мы воспользовались им в одном из наших докладов. Между тем он лучше, чем близкий к нему термин "приурочение", выражает идею персонификации товаровладельца (в особенности коллективного товаровладельца: юридического лица) как носителя "прираженных" (приуроченных) к нему гражданских прав и обязанностей. То же "приражение" имеют в виду и цит. декреты от 8/VIII 1924 г. и от 23/IX 1926 г., говорящие о принадлежности морских и речных судов государству "в лице соответствующих учреждений и предприятий" (ср. п. XIX разработанных П.И. Стучкой и принятых Секцией права Коммунистической Академии тезисов об общих началах гражданского права СССР: "Государство в лице своих учреждений... в гражданском обороте участвует на общем основании ГК" – "Революция права", 1927, N 3, стр. 158).

[372] Начало единства государственной собственности на все промышленное имущество получило, в частности, ясное выражение в ст. 7 Положения о пром. трестах.

[373] См. ниже, стр. 342–345.

[374] Говоря о тресте как о хозяйственном органе государства, мы противопоставляем тем самым трест как государственное предприятие государственному учреждению как органу, осуществляющему административные функции. Главное значение имеет, однако, различие не между госпредприятиями и госучреждениями, с которым законодатель лишь в виде редкого исключения связывает различие в правовом режиме для той и другой категорий госорганов (ср. ст. 407 и 407-а ГК), а различие между хозрасчетными и госбюджетными органами. Эти два разграничения не совпадают друг с другом, ибо наряду с предприятиями, финансируемыми в сметном порядке, имеются учреждения, переведенные на хозрасчет (см. стр. 369–371 наст. сборника). В данный момент нам важно подчеркнуть лишь, что трест является органом государства и что в этом своем "качестве" он вступает в иные отношения с другими органами государства, чем в "качестве" юридического лица гражданского права. Против признания трестов "органами государственного хозяйства" и противопоставления их "органам государственной власти", проводимого А.М. Гинзбургом (изд. 1, стр. 3–4; изд. 3, стр. 8–9), резко высказался С.М. Берцинский, настаивавший на признании треста "органом экономической власти государства" – на том основании, что в наших условиях недопустимо противопоставление государственной власти государственному хозяйству, ибо "государственное хозяйство идентично экономической власти государства" (цит. статья в "Советском праве", 1926, N 1, стр. 71–73). В этом выразился правильный протест против попыток сближения внутренней структуры треста с внутренней структурой акционерного общества (там же, стр. 71) и правильная мысль о том, что трест является таким же органом государства, как и все остальные его органы. Поскольку, однако, советское право проводит все же известное разграничение между госпредприятиями и госучреждениями как хозяйственными и административными органами (ср. ст. 407 и 407-а ГК с декретом РСФСР от 16/I 1928 г. об ответственности за убытки, причиненные незаконным вмешательством органов власти в деятельность кооперативных организаций – СУ, 1928, N 11, ст. 101), квалификация треста как "хозяйственного органа государства" является простым уточнением понятия треста как одного из типов госорганов.

[375] В ряде западноевропейских стран это различие проводится самим законодательством (§ 89 BGB, § 59 SchwZGB: Loewenfeld in Staudingers Kommentar zum BGB, Bd. I, 9 Aufl, 1925, S. 157–158, 334; Hafter in Gmürs Kommentar zum SchwZGB, Bd. I, 2 Aufl., 1919, S. 232). Французский кодекс не содержит аналогичных постановлений, но в литературе оно проводится с большой настойчивостью (Planiol, Traité élémentaire de droit civil, t. I, 10-e éd., 1925, n° 3020; Вaudry – Laсantinerie, Precis de droit civil, t. I, 14-e éd., 1926, n°186; Colin et Capitant, Cours élémentaire de droit civil français, t. I, 4-e éd., 1923, p. 667–669).

[376] Ср. разъяснения Пленума Верхсуда РСФСР от 1/Х и 3/XI 1923 г. – "Сборник циркуляров Верховного Трибунала ВЦИКа за 1921–1922 гг. и Верховного Суда РСФСР за 1923 г.", стр. 71–73; решение ВАК от 6/III 1924 г. – вып. IV, N 370: разъяснения III Отдела НКЮ от 3/VII 1923 г. – ЕСЮ, N 34, стр. 782 – и от 16/VII 1925 г., N 1424 – ГК под ред. С.В. Александровского, изд. 3, стр. 821: разъяснение НКВнуторга РСФСР, расп. в "Торговых известиях" от 18/V 1926 г.; А.Ф. Евтихиев, О юридических лицах публичного права – Сб. статей памяти В.М. Гордона, 1927, стр. 76 и 86–89; Я.А. Канторович, Государственные учреждения и предприятия в гражданском процессе, 1925, стр. 12–14.

[377] Советское право устанавливает различный режим для отдельных категорий юридических лиц именно в зависимости от их социальной природы, а не от их публично-правового или частноправового характера. Это различие в правовых режимах находится в полном соответствии со всем строем советского хозяйства и классовых отношений в СССР (ср. ст. 52 ГК о трех видах собственности). Поэтому и в основу классификации юридических лиц должно быть положено прежде всего различие в их социальной природе, имеющее непосредственное значение и для их положения в гражданском обороте.

[378] См. стр. 262–263 наст. сборника.

[379] Утверждая это, мы не отрицаем самой возможности деления юридических лиц, участвующих в товарном (гражданском) обороте СССР, на юридические лица публичного и частного (гражданского) права – в зависимости от их функций, порядка образования или структуры их внутренних отношений. Мы стремимся установить лишь, что основным моментом для всех них является участие в товарном обороте в качестве субъектов гражданского права и что советское право связывает различие в гражданско-правовом режиме для отдельных типов юридических лиц именно с их социальной природой, а не с публично- или частноправовым характером их. К тому же вопрос о признаках, которые должны быть положены в основу разграничения юридических лиц на юридические лица публичного и частного права, вообще является крайне спорным (ср. Loewenfeld, S. 158; O. Mayer, Deutsches Verwaltungsrecht, Bd. II, 1896, S. 371 – цит. O. Mayer; А.Ф. Евтихиев, цит. статья, стр. 74–76).

[380] Например, Монетному двору, ленинградскому трамваю, одному из предприятий низовой промышленности и т.д. (см. стр. 370–371 наст. сборника).

[381] Ср. ст. 1 и 2 декрета СССР от 21/XII 1927 г. о порядке возмездной и безвозмездной передачи имущества государственных учреждений и предприятий другим государственным учреждениям и предприятиям (СЗ, 1928, N 2, ст. 13).

[382] Строгое разграничение различных начал в организационной структуре госпредприятия, являющееся необходимой предпосылкой правильного понимания всей системы советского хозяйственного права, отнюдь не равносильно отрицанию той внутренней зависимости, которая существует между ними. Так, напр., планово-регулирующий орган, решая вопрос о существовании госпредприятия как органа государства, тем самым решает и вопрос о его существовании как участника гражданского оборота; разделяя его на ряд новых предприятий или сливая одни предприятия с другими (ср. ст. 59–64 Пол. о пром. трестах), он вторгается и в сферу их отношений с третьими лицами. И обратно – несостоятельность госпредприятия как участника гражданского оборота (ср. ст. 56, п. "а" Пол. о пром. трестах) непосредственно отражается и на существовании госпредприятия как органа государства.

[383] Статья 12 устава Академии наук СССР (С3, 1927, N 35, ст. 367).

[384] Вопрос о гражданской правоспособности наркоматов и других госбюджетных учреждений, по отношению к которым нет специальной нормы, признающей за ними права юридического лица, до настоящего времени остается одним из наименее разработанных как в законодательстве, так и в практике, и в литературе. Печальнее же всего то, что в законодательстве РСФСР и УССР намечается тенденция к различному его разрешению. Статья 14 ГПК УССР (в ред. декрета от 6/VII 1927 г.), проводя разграничение между госбюджетными учреждениями, выделенными в "самостоятельные бюджетно-сметные единицы" и предъявляющими иски "от своего имени" (в том числе наркоматами), и госучреждениями, имеющими права юридического лица, тем самым противопоставляют процессуальную правоспособность первых гражданской правоспособности (материальной и процессуальной – ср. ст. 13 ГК УССР) вторых (С.И. Вильнянский проводил то же разграничение еще при действии первоначальной редакции ст. 14 ГПК УССР, признававшей процессуальную правоспособность лишь за госучреждениями, наделенными правами юридического лица; отправным пунктом для автора являлась, однако, ст. 14 ГПК РСФСР, признающая процессуальную правоспособность за "коллективами" без специальной оговорки об их юридической личности – Комментарий к ГПК под ред. А.Л. Малицкого, 1926, стр. 23). Поэтому с точки зрения украинского законодательства юридическими лицами гражданского права могут быть признаны лишь те из госбюджетных учреждений, по отношению к которым имеется специальное постановление в законе или ином нормативном акте. Иначе говоря, украинский законодатель, аналогично западноевропейскому (см. ниже, стр. 297–299), исходит из понятия казны как универсального юридического лица (фиска), от имени которого выступают лишенные собственной гражданской правоспособности наркоматы и другие госбюджетные учреждения (ср. опр. ГКК УССР от 23/Х 1925 – ГК УССР, под ред. Л.С. Дубинского, 1928, стр. 19). По отношению к госбюджетным учреждениям РСФСР отправным пунктом является, как нам кажется, декрет от 27/IX 1926 г. о хозяйственных операциях учреждений, состоящих на государственном (но не на местном!) бюджете, позволяющий признать гражданскую правоспособность за всеми госбюджетными учреждениями, руководители которых "пользуются правами распорядителей кредитов той или иной степени" (СУ, N 64, ст. 449). С этой точки зрения гражданская правоспособность может быть признана: 1) за наркоматами и другими центральными учреждениями, руководители коих являются главными распорядителями кредитов (ст. 31 Положения о бюджетных правах Союза и союзных республик от 25/V 1927 г. – С3, N 27, ст. 286); 2) за теми из подчиненных центральным ведомствам учреждений, руководители коих являются распорядителями кредитов второй или третьей степени. Практическое значение признания за теми и другими учреждениями гражданской правоспособности сводится к тому, что в пределах возложенных на них задач и предоставленных им средств они могут заключать гражданско-правовые сделки от своего имени, без какого-либо разрешения или полномочий от вышестоящих органов (ср. циркуляр НКЮ от 3/VIII 1927 г., N 45 – ЕСЮ, N 33, стр. 1035), а также самостоятельно искать и отвечать на суде, причем иск может быть предъявлен только к самому учреждению, а не к вышестоящему органу (ср. ст. 27 ГПК РСФСР со ст. 27 ГПК УССР). Само собой разумеется, что признание гражданской правоспособности за тем или иным госбюджетным учреждением не означает освобождения государственной казны от ответственности по его операциям: ответственность казны по этим операциям осуществляется путем отпуска дополнительных кредитов по смете соответствующего учреждения, если задолженность по таковым не может быть покрыта за счет отпущенных ему на данную операцию кредитов и его специальных средств (ст. 4 декрета от 27/IX 1926 г. не колеблет основного принципа советского гражданского права, выраженного в ст. 19 ГК). Общесоюзное законодательство не дает указаний, которые могли бы послужить отправным пунктом для решения той же проблемы в применении к общесоюзным учреждениям (ср., впрочем, п. "г" ст. 2 декрета СССР от 26/IV 1928 г. об уполномоченном НКФ СССР по государственной карточной монополии, предоставивший последнему право совершения сделок "от имени НКФ СССР" – СЗ, N 26, ст. 237). Мы склонны решать ее в духе законодательства РСФСР, ибо: 1) подобное решение более отвечает разнообразным формам участия общесоюзных наркоматов в гражданском обороте (ср., напр., пост. СТО от 19/II 1926 г. об участии государственных учреждений и предприятий в простых товариществах – прил. 12 к ГК); 2) понятие процессуальной правоспособности, оторванной от гражданской правоспособности, как способности быть носителем материальных прав и обязанностей (ср. cт. 14 ГПК УССР) представляет собой дань традиционному учению о юридическом лице и не отвечает тому понятию юридического лица, которое дано в ст. 13 ГК. В литературе мнения расходятся. За признание наркоматов и "других центральных органов" юридическими лицами высказывается А.Г. Гойхбарг (Хозяйственное право РСФСР, т. I, изд. 3, 1924, стр. 63–64; п. "к" ст. 2 Положения о ВСНХ СССР от 12/XI 1923 г., на который ссылается автор, не дает, однако, достаточных данных для подтверждения этого – по существу правильного – положения), против – Е. Острогорский (Пользуются ли Наркоматы и отделы Исполкомов правами юридического лица – ЕСЮ, 1926, N 44 и 45). Ф.И. Вольфсон признает юридическую личность лишь за "хозяйственными" наркоматами: НКЗ, ВСНХ и др. (Хозяйственное право, вып. I, 1928, стр. 17–19). П.И. Стучка высказывается за признание за госбюджетными учреждениями "лишь ограниченных размеров правосубъектности, правоспособности",  "ограниченных функций субъекта права" – в отличие от

[385]  хозяйственных госорганов, которые "являются юридическими лицами со всеми правами таковых" (Проблема юридического лица – "Революция права", 1928, N 1, стр. 37–38; аналогично – Ф.И. Вольфсон, стр. 18, в отношении "нехозяйственных" наркоматов: НКЮ и др.). Мы думаем, что та же цель, которую преследует П.И. Стучка, проводя подобное разграничение, может быть достигнута иным путем: перенесением центра тяжести всей проблемы в плоскость вопроса об объеме правоспособности отдельных типов юридических лиц (в том числе отдельных типов государственных юридических лиц). В той же плоскости могли бы получить разрешение и те вопросы, которые Пленум Верхсуда РСФСР стремился разрешить при помощи идеи "фактического" юридического лица (см. разъяснения от 28/VI и 29/VII 1926 г. – ЕСЮ, N 29, стр. 910, и N 32, стр. 983, или "Суд. практика", 1927, N 13–14, стр. 9 и 14). Это не отразилось бы на действительном смысле признания гражданской правоспособности за органами государства как участниками гражданского оборота, но внесло бы большую ясность в понятие юридического лица как разновидности общей категории субъекта гражданского права, выросшей из потребностей товарного хозяйства. – P.S. Опубликованное во время печатания нашей работы Положение о ВСНХ РСФСР от 2/VII 1928 г. предоставляет последнему право заключать договоры "от имени государства" (ст. 3 – СУ, N 82, ст. 559). На основании одной этой формулы трудно еще установить, скрывает ли она за собой сознательный переход к идее государства-казны как единого юридического лица, "от имени которого выступают отдельные наркоматы, или же представляет собой своеобразную формулу наделения специальной правоспособностью ("по предметам своего ведения") госбюджетного учреждения, по операциям которого ответственность в конечном результате ложится на государство в целом (ср. ст. 17 Типового положения о государственном управлении по постройке фабрики от 26/IV 1928 г., устанавливающую ответственность "казны в лице ВСНХ РСФСР" за долги управления по постройке – СУ, N 51, ст. 391; см. также ст. 17 Типового положения от 21/X 1927 г. об аналогичной ответственности общесоюзной "казны в лице ВСНХ СССР – C3, N 64, ст. 656). Первое предположение более отвечает буквальному тексту закона, второе – декрету от 27/IX 1926 г. и указанным выше формам участия Наркоматов в гражданском обороте. То или иное решение данного вопроса лишено, однако, значения для постановки нашей проблемы. Если и с точки зрения законодательства РСФСР юридическим лицом гражданского права должна быть признана казна в целом, а не отдельные наркоматы, то контрагентом треста по его гражданско-правовым сделкам явится казна как участник гражданского оборота, а не ВСНХ РСФСР.

[386] Ср. решение АК ВСНХ СССР от 12/Х 1925 г. по делу Военпрома с АФУ ВСНХ СССР об арендной плате за помещение в доме ВСНХ, занимаемое Военпромом (вып. III, N 37).

[387] При обзоре методов планирования и регулирования госпромышленности мы уже отмечали, что и в сфере товарного оборота непрерывно возрастающее усиление планового начала все более приводит к замене рыночных форм связи треста с другими госпредприятиями, с одной стороны, и с кооперацией – с другой, непосредственными организационными связями, образующимися по прямому приказу планово-регулирующих органов: СТО, BCHX и НКТорга. Занаряживание и другие виды плановых сделок, внутрисиндикатские сделки и принудительное синдицирование, генеральные договоры госпромышленности с кооперацией – во всех этих отношениях юридическая личность треста, как участника сделки, все более теряет свою значимость по сравнению с его ролью госоргана, выполняющего плановые задания вышестоящих органов (см. выше, стр. 249–251). Процесс перерастания рыночных форм связи в непосредственные организационные связи, устанавливаемые по прямому приказу планово-регулирующих органов, находится, правда, в начальной стадии своего развития, но протекает очень интенсивно и превращает одни из гражданско-правовых отношений в административно-правовые, другие же сменяет отношениями организационно-техническими. Поскольку, однако, эти отношения начали развиваться на рынке как отношения участников гражданского оборота, они в виде общего правила сохраняют еще правовой характер даже и между самими госпредприятиями и лишь в отраслях промышленности, подвергшихся наиболее жесткому планированию, стоят на грани превращения их из правовых в организационно-технические (см. ниже, стр. 388–391). Анализ этой проблемы во всей ее полноте выходит за рамки настоящей работы. Вопрос о соотношении правовых и технических элементов в организационной структуре обобществленного сектора интересует нас в данный момент в иной плоскости: в плоскости внутренних взаимоотношений треста с ВСНХ по уставному имуществу треста, а не по его оперативным отношениям с другими участниками хозоборота. Мы тем более можем отказаться от анализа перерастания рыночно-правовых форм связи в организационно-технические, что этот процесс к вопросу о природе взаимоотношений треста и ВСНХ по уставному имуществу прямого отношения не имеет: здесь с самого начала отсутствовали правовые отношения, ибо в сфере своих внутренних отношений с планово-регулирующими органами или с государством в целом трест и ВСНХ или трест и государство вообще не противостояли друг другу как субъекты права.

[388]  О различии технических и правовых отношений – см. Е.Б. Пашуканис, стр. 36, 38 и 80–81.

[389]  Ср. теорию целевого имущества (Zweckvermögen) Brinz’a, объявившего имущество юридического лица бессубъектным имуществом и предложившего заменить понятие юридического лица понятием целевого имущества (Lehrburch der Pandekten, Bd. I, 3 Aufl, 1884, S. 230–237). То же стремление подменить коллектив имуществом проявляется и в новейших идеях о превращении крупнейших акционерных обществ из капиталистических объединений (Gesellschaften) акционеров в "нейтральные учреждения (neutrale Anstalten), являющиеся собственниками средств производства", что, по мнению авторов этих идей, "укрепляет положение всех работающих в предприятии – от директора-распорядителя до последнего рабочего – в отношении лиц, вкладывающих в него деньги" (Goldschmidt, Reichswirtschaftsrecht, 1923, S. 113; ср. идею Friedländer, Konzernrecht, 1927, S. 69, о Einmanngesellschaft как "персонифицированном обособленном имуществе"). Для нас, напротив, и за юридическими лицами типа "учреждений" стоят определенные коллективы, осуществляющие при посредстве данной правовой формы свое хозяйственное господство над соответствующими комплексами имуществ. За одними из "учреждений" стоят государственно-политические коллективы (Союз, союзные республики, области, округа и т.д.), за другими – общественные организации, за третьими – группы частных лиц (напр., "учредители" частных художественно-профессиональных и промышленно-экономических курсов – ст. 15 ГК и ст. 3 и 5 декрета РСФСР от 18/I 1926 г. – СУ, 1926, N 6, ст. 39). Подчеркнем, что мы имеем в виду именно самих хозяйствующих субъектов, которым принадлежит хозяйственное господство над определенными комплексами имуществ, а не "дестинаторов" – не тех лиц, на обслуживание потребностей коих направлена деятельность "учреждения" (напр., учащихся, больных и т.п.) и которых считал "подлинными" субъектами права в юридических лицах типа "учреждения" Ihегing (Geist des römischen Rechts, Bd. III, T. 1, 1865, S. 208–212, 317–318, 380–334). В этом отношении Otto Gierke несомненно лучше выражает действительную сущность "учреждения", как хозяйствующего коллектива, когда определяет его наряду с корпорацией как "союзную личность", как Varbandsperson (Die Genossenschaftstheorie und die deutsche Rechtssprechung, 1887, S. 629; Deutsches Privatrecht, Bd. I, S. 647–648; ср. S. 265–267). Мы имели также случай отметить, что и наделение хозрасчетных предприятий правами юридического лица представляет собой персонификацию госорганов, за которыми стоит само государство как коллективный хозяйствующий субъект, но не персонификацию имущественного комплекса или "предприятия, как хозяйственного единства" (см. выше, стр. 230–231; ср. Е.А. Флейшиц, стр. 25: "ГК, как и западноевропейские законодательства, персонифицирует не государственные предприятия, как таковые, а эксплуатирующие их органы государства").

[390] Ср. теорию "целевого права" (Zweckrecht) Sсhwarz’a, распространившего идеи Вгinz’a и на физических лиц и предложившего заменить понятие субъекта права понятием правовой цели. Всякое имущество, а не только имущество юридического лица является, по его мнению, "целевым имуществом" и служит не кому-нибудь, а чему-нибудь: признанным правопорядком целям отдельного лица, коллектива или даже божества, животного, статуи и другой неодушевленной вещи. Поэтому и физическое лицо – лишь представитель имущества, предназначенного для осуществления его жизненных целей, – Zweckvertreter des Vermцgens (Rechtssubjekt und Rechtszweck – "Archiv für bürgerliches Recht", Bd. XXXII, 1908, S. 15–16, 29–39, 81, 89–90, 136–139). Эта теория стремится выкинуть из права не только его социальное (классовое) содержание, но даже и живую человеческую личность с ее реальными интересами. Впрочем, и сам Schwarz принужден признать, что все права "посредственно" (mittelbar) служат интересам создающих право людей (S. 137; ср. S. 32–33).

[391] Ср. Rümelin, Methodisches über juristische Personen, 1891, S. 38: "Понятие субъективного права не является препятствием к тому, чтобы права и обязанности приурочивались не только к детям и сумасшедшим, корпорациям и учреждениям, но также и к любому имени или понятию" – напр., к N 1891. В позднейшей своей работе Rümelin оговаривается, однако, что хотя "теоретически" и дана возможность приурочения правоотношений к любому "пункту приражения" (Beziehungspunkt), но что позитивное право не признает все же субъектом права на имущество животное или вещь (Zweckvermögen und Genossenschaft, 1892, S. 21–22). Напротив, Л.И. Петражицкий, считая, что "с точки зрения психологической теории права... субъектными представлениями в области правовой психики могут быть всевозможные представления персонального, личного характера", со всей категоричностью утверждает, что "для наличности юридического лица вовсе и не требуется наличности во внешнем мире чего-либо, имеющего какую-либо "организацию", не требуется наличности людей, состоящих в каких-либо правоотношениях к данному юридическому лицу, и т.д.". Автор считает вместе с тем, что "сообразно богатству и причудливости человеческой фантазии" субъектами права являются "камни, растения и проч., животные и их духи, люди, их зародыши, их духи после смерти, человеческие (представляемые) общества и учреждения, разные божества и иные бестелесные духи" – в зависимости от особенностей правовой психики тех, кто переживает соответствующие психические процессы (Теория права и государства в связи с теорией нравственности, т. II, изд. 2, 1910, стр. 397–399 и 415–417). Этот вывод находится в том же противоречии с социальной природой права и той ролью, которую играют в системе права реальные интересы человеческой личности, как и теория Sсhwarz’a.

[392] Связь категории субъекта права (точнее, субъекта гражданского права) с механизмом товарного хозяйства с наибольшей отчетливостью выявлена Е.Б. Пашуканисом, стр. 27 и 65–72; ср. eго же, Марксистская теория права и строительство социализма – "Революция права", 1927, N 3, стр. 7 и 11. См. также: П.И. Стучка, Курс советского гражданского права, ч. I, 1927, стр. 48, 60 и 181–183, статья "Субъект права" в "Энциклопедии государства и права", т. III, 1925–1927, стр. 1066–1074, и цит. статья в "Революции права", 1928, N 1, стр. 27–29; И.П. Разумовский, Проблемы марксистской теории права, 1925, стр. 18–21, и цит. статья в "Революции права", 1927, N 3, стр. 22–31.

[393] Идя навстречу потребности финансового капитала в использовании акционерной формы для полного подчинения одного предприятия другому, судебная практика и литература ряда стран признали допустимым сосредоточение всех акций одного предприятия (Toch­tergesellschaft) в руках другого – единоличного или коллективного (Muttergesellschaft). Наряду с тем юридические лица, состоящие из одного лица, явились для отдельных предпринимателей одной из форм ограничения их ответственности – путем превращения своего единоличного предприятия в акционерное. Казалось бы, корпоративная природа акционерного общества, основными элементами которой в глазах западноевропейских юристов являются наличие особой корпоративной воли и подчинение меньшинства большинству, плохо мирится с наличием в составе корпорации всего лишь... одного чле-

[394] на. Для акционерных обществ, весь механизм которых (общее собрание, правление, ревизионная комиссия) рассчитан на многочленный состав, сведение всего личного субстрата к одному члену вообще находится в противоречии с общепринятыми началами акционерного законодательства (вполне последователен поэтому O. Giеrke, Die Genossenschaftstheorie, S. 835–840; Deutsches Privatrecht, Bd. I, S. 557–559, утверждая, что акционерное общество прекращается в случае сосредоточения всех акций в одних руках). Тем не менее и германские, и швейцарские, и английские юристы высказались за полную допустимость одночленной корпорации – Einmanngesellchaft, one man company (Haussmann, Die Tochtergesellschaft, 1923, S. 32–33; Friedländer, Konzernrecht, 1927, S. 122–127; Strebеl, Das schw. ZGB in der Praxis des BG – "Zeitschrift für Ausländisches und Internationales Privatrecht", 1927, H. 3–4, S. 348; Gutteridge, Le développement et 1’évolution du droit commercial anglais de 1921 á 1924 – "Annales de droit commercial", 1926, N 1, p. 42; ср., однако, ss. 115 и 129/iv Companies Consolidation Act, 1908/1917). Последний шаг в этом направлении сделан княжеством Лихтенштейн, допустившим не только последующее сосредоточение всех акций в руках одного акционера, но и учреждение акционерного общества одним лицом – безразлично, физическим или юридическим. Те же начала применены и к товариществу с ограниченной ответственностью (§ 637–646 и 1030 закона от 5/XI 1925 г. – 19/II 1926 г. – напечатаны в "Zeitschrift für das gesammte Handelsrecht", Bd. 89, 1926, S. 218–223; ср. § 354 С. civ. de Quebec о corporations simples, состоящих из одного лица). Германский закон о товариществах с ограниченной ответственностью от 20/V 1898 г., напротив, открывает путь лишь для последующего сосредоточения всего капитала в одних руках (§ 33), но не для первоначального учреждения товарищества одним лицом (ср. Wieland, Handelsrecht, Bd. I, 1921, S. 410). В Италии одни суды высказались за допустимость сосредоточения всех акций в одних руках, другие – против (см. решения, напечатанные в "Zeitschrift für Ausländisches und Internationales Privatrecht", 1927, H. 1–2, S. 112); столь же резко разделились мнения и в литературе (см. сводку мнений у Friedländer, S. 126). Французский закон об акционерных обществах от 24/VII 1867 г. предоставляет каждому заинтересованному требовать прекращения акционерного общества, число акционеров которого становится меньше семи (art. 38); ср. Thaller-Percerou, Traité élémentaire de droit cоmmercial, 7-e éd., 1925, n° 518; теоретические возражения против одночленного юридического лица приводит Gorovseff, Nouvelles recherсhes sur le probléme du sujet de droit – "Revue trimestrielle de droit civil", 1927, N 1, p. 75). С английской one man company как формой использования обычной корпорации частными предприятиями не следует смешивать corporation sole – одночленную корпорацию, применяемую для организации государственных и общественных юридических лиц. One man company представляет собой корпорацию с обычным уставом, в которой одночленность создается в силу простого факта сосредоточения всех акций в руках одного лица, а не в силу закона или устава. Corporation sole всегда состоит только из одного лица, смена которого его преемником обеспечивает длительность существования корпорации. В качестве примеров corporation sole могут быть названы: король, епископы и приходские священники, главный директор почт, старший поверенный государственного казначейства и так наз. Public Trustee (но не всякий trustee вообще) – должностное лицо, которому частные липа и организации передают управление и распоряжение своим имуществом (Jenks, A Digest of English civil law, 2 ed., 1921, part I, S. 17, 18; Schirrmeister, Das Bürgerliche Recht Englands, Lief. I, 1905, S. 59–62: Curti, Englands Privat-und-Handelsrecht, 1927, Bd. I, S. 18, 139, Bd. II, S. 304).

[395] Западноевропейские юристы обычно понимают под фиском государство как носителя гражданских прав и обязанностей, как участника гражданского оборота (см., однако, стр. 104). Наряду с фиском юридическими лицами признаются: 1) местные территориальные единицы – городские и сельские общины, округа, области и т.д. и 2) узкий круг отдельных – общегосударственных и местных – учреждений, за которыми законодатель по тем или иным причинам (финансово-хозяйственного, исторического и т.п. характера) специальным постановлением признает способность к самостоятельному выступлению в гражданском обороте (RG v. 17/IX 1927 – "Das Recht", 1928, N 2, S. 70; Еnnессеrus-Kipp-Wоlff, Lehrbuch des Bürgerlichen Rechts, Bd. I, 22–24 Aufl., 1924, S. 282–283; O. Gierke, Deutsches Privatrecht, Bd. I, S. 475–476; O. Mayer, Bd. I, S. 47–52, 142–144; Fleinеr, Institutionen des deutschen Verwaltungsrechts, 6–7 Aufl., 1922, S. 49; Hatschek, Lehrbuch des deutschen und preussischen Verwaltungsrechts, 2 Aufl., 1922, 40–49 – цит. Hatsсhеk: ср. Рlаniоl, t. I, n° 3023 et 3025; Соlin et Capitant, t. I, p. 667–668).

[396] Предлагаемая нами конструкция права собственности треста на уставное имущество как товарной формы собственности государства может быть применена и к имуществу госбюджетных учреждений – в той мере, в какой отдельные части этого имущества вовлекаются в гражданский оборот (ср. ст. 7 и 11 декрета СССР от 11/VI 1926 г.). Издания Академии наук или ее устаревший инвентарь вступают в гражданский оборот как собственность Академии, точно так же как издания или устаревший инвентарь Госиздата вступают в гражданский оборот как собственность Госиздата. Права по имуществу госбюджетных учреждений, обладающих юридической личностью, точно так же "приражены" к этим учреждениям, как и права хозрасчетных предприятий к этим последним. Разница между теми и другими заключается лишь в том, что госбюджетные учреждения в виде общего правила принимают участие лишь в "потребительском", а не в "торговом" обороте (покупка канцелярских принадлежностей и инвентаря, топлива и т.п., ремонт помещения и инвентаря и т.д.). Поскольку, однако, тот и другой оборот образуют собой единый гражданский (товарный) оборот, указанное различие не отражается на юридической природе прав госбюджетных учреждений на имущество, находящееся в их "ведении".

[397] В ряду социологических определений государства, встречающихся в произведениях Маркса и Энгельса и в марксистской литературе, приведенное определение ("Коммунистический манифест", с введ. и прим. Д. Рязанова, изд. 4, 1925, стр. 87), от которого отправлялся и В.И. Ленин, считавший его "в высшей степени интересным определением государства" (Государство и революция, 1919, стр. 34; ср. стр. 37 и 39–40), является тем, которое в первую очередь может быть положено в основу юридической конструкции государства как носителя политической власти и как коллективного хозяйствующего субъекта (ср. Н.И. Бухарин, К вопросу о закономерностях переходного периода – Изд. "Московский рабочий", 1928, стр. 23: "Государство пролетариата в его хозяйственных функциях... есть рациональное начало, коллективный хозяйствующий субъект"). Оно является вместе с тем отправным пунктом и для построения понятия государственной собственности в советском праве (ср. И.П. Разумовский, цит. статья в "Революции права", 1927, N 3, стр. 35; см. стр. 325–326 и 347–348 наст. сборника).

[398] Признание гражданской правоспособности за наркоматами и другими госбюджетными учреждениями СССР и РСФСР не исключает само по себе из числа субъектов гражданского права государственной казны. Наряду с гражданско-правовыми отношениями, в которые государство вступает через посредство определенного ведомства, признаваемого самостоятельным юридическим лицом, возможны гражданско-правовые отношения, участником коих является государственная казна в целом (ср. ответственность казны по гарантии облигационных займов промышленных трестов перед облигационерами – прим. 1 к ст. 42. Пол. о пром. трестах; см. также декреты СССР от 31/II и 1/Х 1927 г. о гарантии Правительством СССР облигационных займов ЦСХБ и НКПС – СЗ, N 17, ст. 187; N 59, ст. 588). Представителем казны ("государственного казначейства") является в этом случае НКФ СССР или НКФ РСФСР, который выступает, таким образом, в гражданском обороте либо в качестве рядового наркомата, как самостоятельное юридическое лицо (по хозяйственным операциям ведомственного порядка – в пределах своих собственных кредитов и специальных средств), либо в качестве органа государственной казны, как участника гражданского оборота (ср. ст. 3–6 декрета СССР от 10/VIII 1928 г. об основаниях долгосрочного кредитования кооперации (Изв. ЦИК, N 205) и ст. 7–10 Положения о финансировании сельского хозяйства по единому государственному бюджету СССР от 25/IV 1928 г. – СЗ, N 27, ст. 240; ст. 3 и 20 Положения о фондах долгосрочного кредитования кооперации РСФСР от 5/IV 1928 г. – СУ, N 43, ст. 328, или N 48, ст. 369). Подавляющая масса гражданско-правовых отношений, однако, приурочена именно к отдельным наркоматам и другим учреждениям, обладающим правами юридического лица. Казна, как отличный от всех этих госбюджетных юридических лиц участник гражданского оборота, отходит по сравнению с ними далеко на задний план. Иначе говоря, отвлеченная фигура казны как универсального юридического лица, от понятия которого отправляются западноевропейские законодательства и законодательство УССР, заменяется рядом более конкретных юридических лиц, принимающих самостоятельное участие в гражданском обороте.

[399] Точнее, прав и обязанностей, связанных с его ролью участника гражданского оборота. Это уточнение необходимо ввести потому, что трест, как участник гражданского оборота, может находиться с другими госорганами или с казной в целом, как мы уже неоднократно указывали, не только в гражданско-правовых, но и в публично-правовых отношениях.

[400] "Сборник циркуляров и важнейших разъяснений Пленума Верхсуда РСФСР за 1924 г.", стр. 124, или ЕСЮ, 1924, N 52.

[401]  О государстве, как участнике международно-правовых отношений см. стр. 319–324 наст. сборника.

[402] Личный состав этих органов (напр., председатель и члены Президиума ВСНХ, с одной стороны, председатель и члены правления треста – с другой, даже вместе со всем остальным персоналом треста, включая всех служащих и рабочих) не образует собой тех коллективов, которые именно как обособленные коллективы могли бы выступить в роли самостоятельных носителей особых хозяйственных интересов и в качестве таковых вступить в правовые отношения друг с другом. Поэтому правовой характер могут носить отношения к ВСНХ или к государству не самого треста, а конкретных физических лиц, выполняющих те или иные должностные функции в данном тресте, напр. отношения председателя и членов правления треста, которые несут дисциплинарную, гражданскую и уголовную ответственность за сохранность вверенного им (а не тресту!) имущества и за хозяйственное ведение ими (а не трестом!) дела (ст. 20 Пол. о пром. трестах – см. прим. 3 на стр. 235–236). В смешении отношения самих органов, треста и ВСНХ, или отношений треста к государству с отношениями к тем же органам или к государству в целом конкретных физических лиц, занимающих определенные должности, – один из источников юридизации внутренних отношений отдельных органов государства. Между тем достаточно проанализировать тот же вопрос о природе прав на уставное имущество треста, чтобы вскрыть всю недопустимость подобного смешения. В самом деле, когда говорят, что государству принадлежит право "верховной" собственности, а тресту – право "подчиненной" собственности, то имеют в виду, конечно, сам трест, как орган государства, а не тех конкретных физических лиц, которые в данный момент выполняют обязанности должностных лиц в соответствующем тресте. Вряд ли и представители теории "разделенной собственности" будут отрицать, что Васильев, Иванов и Петров ни порознь, ни в совокупности никакого права собственности с государством не "делят" и вообще никаких прав на имущество треста, как конкретные должностные лица, не имеют.

[403] Не удивительно поэтому, что и ряд западноевропейских юристов отказывается от персонификации органов государства как таковых (см. стр. 325–326 наст. сборника).