Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Энгельман И.Е.
О давности по русскому гражданскому праву: историко-догматическое исследование
М.Я. Пергамент. Памяти двух русских цивилистов Истекший 1912 год ознаменовался тяжкой и горестной утратой двух выдающихся
представителей научного правоведения в России. На пространстве нескольких
дней один за другим сошли в могилу бывший профессор Московского университета
Габриэль Феликсович Шершеневич (скончался 31 августа) и заслуженный профессор,
почетный член университетов Св. Владимира и Юрьевского Иван Егорович Энгельман
(4 сентября).
Нестор русских цивилистов И.Е. Энгельман родился в Курляндии (Митаве).
Уже в 1855 году он оставляет со степенью кандидата Петербургский университет,
где проходил курс юридических наук и был учеником Неволина. В 1859 году
за <рассуждение> на тему <О приобретении права собственности на землю
по русскому праву> Энгельман удостаивается степени магистра гражданского
права и вскоре после того единогласно избирается Советом Дерптского университета
на существовавшую в то время кафедру русского права. Здесь, в Дерпте,
Иван Егорович и остается до конца своей жизни, ведя преподавание вплоть
до средины 1900 года. (С преобразованием юридического факультета в конце
восьмидесятых годов И.Е. занял кафедру <русского гражданского права и
судопроизводства>.) На поступавшие к нему предложения перейти в другую
высшую школу он каждый раз отвечал отказом, уступая тем просьбам факультета
и Совета своего университета, желавших <сохранить такую крупную научную
силу>.
Несложна с внешней, чисто фактической стороны и биография Г.Ф. Шершеневича.
Родившись в 1863 году на юге России, в Херсонской губернии, Шершеневич
еще в отрочестве оказывается в Казани. В Казани он посещает гимназию,
а затем университет, при котором оставляется для усовершенствования в
науках, в Казани же он становится университетским преподавателем, сперва
в звании приват-доцента, а позже, по защите своей второй, докторской,
диссертации об <Авторском праве на литературные произведения> (1891),
и в качестве профессора. Освободительное движение и вслед за ним обновление
нашего политического строя отрывают на время Габриэля Феликсовича от тихих,
любимых занятий. Его избирают в Государственную Думу, и в ней он - один
из деятельнейших, полезнейших, виднейших народных представителей первого
созыва. В наступившее после того пятилетие, от 1906 по 1911 год, Шершеневич
служит Московскому университету. Его плодотворная работа в этот период
поражает своей интенсивностью, своей напряженностью. Она пресекается в
университете, когда вместе с рядом других выдающихся членов автономной
коллегии Шершеневич, в чутком понимании своего долга ученого и гражданина,
отказывается от университетской кафедры, покидает старейший рассадник
у нас высшего знания...
Ни тот, ни другой покойный ученый не был только цивилистом. Нет, оба
по всей справедливости могут и должны быть названы настоящими энциклопедистами
в науке права. До того разнообразны те юридические дисциплины, которым
они отдавали свои недюжинные силы.
И.Е. Энгельман - славный вместе с тем историк русского права. Его <Систематическое
изложение гражданских законов, содержащихся в Псковской судной грамоте>
считается и по настоящий день лучшим в нашей литературе, а исторический
очерк крепостного права в России, его происхождения, развития и отмены,
компетентные судьи признают вкладом научной ценности. Равным образом и
русское уголовное право не было вовсе чуждо Энгельману. В немецких заграничных
изданиях он не раз помещал содержательные статьи именно по этому предмету.
И опять-таки не кто иной, как он, познакомил германский, а при его посредстве
и вообще западноевропейский мир с русским государственным правом, проявив
себя и тут, на поприще догматики отечественного публичного права прекрасным
работником. Труд его , вошедший
в виде крупной монографии в сборник Marquardsen'a, получил широкое распространение
и стяжал автору почетное имя и в данной также области.
Не менее многосторонним должен быть назван талант Шершеневича. Габриэль
Феликсович написал выдержавшую два издания <Историю философии права>;
им же написана <Общая теория права>, которая и в наличном, неоконченном
виде, в пределах своих трех появившихся выпусков, бесспорно, представляет
интересное, широко задуманное руководство, убедительно свидетельствующее
о синтезе мысли и работы составителя. Но в особенности не приходится,
очевидно, забывать, что Шершеневич прежде всего - коммерсиалист, что центр
его ученой и преподавательской деятельности, очевидно, не в ином чем,
как в сфере науки торгового права и ее разработки и изложения. В этом
отношении - если даже и забыть об отдельных монографиях и статьях,
сюда относящихся, - достаточно только напомнить об основном труде Шершеневича,
его капитальнейшем <Курсе торгового права> (4-е изд., 1908-1912, тома
I-IV), вместе с его же <Учебником торгового права> издававшимся многократно
и ставшим незаменимым пособием для всякого, кто приступает к изучению
русского торгового права.
Но обратимся к главнейшим цивилистическим трудам отошедших от нас ученых
- цивилистическим в более строгом смысле слова. На страницах <Вестника
Гражданского Права> читателю естественно ожидать, что именно этим трудам
и их характеристике уделено будет пусть небольшое, однако преимущественное
место.
Обе диссертации И.Е. Энгельмана представляют исследования историко-догматического
характера. Обе основаны на непосредственном и тщательном углублении в
исторические памятники и современные первоисточники, обе проникнуты духом
строгой, неподражаемой школы великого учителя - Неволина. Тонкий анализ,
самостоятельность мышления, новизна и оригинальность многих выводов крупной
важности, знание не только обширное, но и солидное, наконец, безупречная
добросовестность - вот те драгоценные качества, которые воочию обнаружились
в данных работах еще молодого тогда автора и с полной несомненностью показали
уже полвека тому назад, что в лице И.Е. Энгельмана русская наука приобрела
образованнейшего, даровитого, замечательного юриста. Спешу добавить, что,
впрочем, не одной только науке это сделалось ясным. И судебная практика
не замедлила проникнуться тем же сознанием, почувствовать серьезное для
нее значение трудов Энгельмана. В особенности это должно сказать о его
докторской диссертации, посвященной институту давности по русскому гражданскому
праву, - работе, появившейся сначала на немецком языке, год спустя (1868)
на русском и потом переизданной снова <через треть столетия> (1901) не
без существенных изменений, а в догматической части - не без коренной
даже переработки. В этом сочинении Иван Егорович между прочим отвел много
места обозрению нашей судебной практики и выяснению своего к ней отношения.
Надо ли развивать, насколько это отношение твердое и принципиальное, решительно
независимое от каких-либо посторонних и преходящих тенденций? Требуется
ли свидетельствовать, что заблуждения нашего Кассационного Сената находили
в авторе судью прямолинейного, решительного, сурового? <Неправильный взгляд
в кассационном решении> том-то, <неправильность толкования> Сената такая-то,
<примеры вредный последствий: толкования в решении 20 января 1893 г.>
и т.д. - вот нелицеприятные отзывы, пестрящие уже на страницах оглавления
книги <О давности>. Эти отзывы недвусмысленно говорят об оценке, которую
покойный признавал для себя обязательным дать известным проявлениям деятельности
нашей высшей судебной инстанции в ее <разъяснении точного разума закона>.
И гражданский процесс - это <формальное> гражданское право - привлекал
усиленное внимание И.Е. Энгельмана.
В коллективном немецком издании Leske и Loewenfeld'a ответственный и большой отдел о
в России, а равно о русском конкурсном праве, наследовании и консульской
юрисдикции обработан Энгельманом. (В дополнительном томе мы еще встречаем
им же составленный очерк русского брачного права, - точнее, вступления
в брак и расторжения брака.) Из переработки первой части данного отдела
в связи с потребностями преподавания возник несколько позже <Учебник русского
гражданского судопроизводства> (1899), в своем третьем издании (1912)
выросший уже и формально, и по своему заглавию в целый <Курс> отечественного
судоустройства и гражданского судопроизводства.
В предисловии к этому - по своему замыслу и выполнению пока единственному
или почти единственному у нас - труду Иван Егорович высказывает мысли,
заслуживающие полного сочувствия по своей правильности, разумности, трезвости.
<Наука: гражданского процесса, - учит он, - разрабатывает юридические
понятия и правила по преимуществу с точки зрения их практического (курсив
мой) значения, оценивая их так или иначе, смотря по тому, насколько они
на самом деле содействуют или препятствуют охране или осуществлению прав.
Формальности и правила, не достигающие этой цели, наукой отвергаются:
она не признает за ними самостоятельного значения. Поэтому отвлеченно-догматическая
схоластика не должна иметь в ней места>. С другой стороны, продолжает
автор, наука <чужда буквоедства, сопровождаемого стремлением основывать
каждое право, каждое определение суда на специальной статье закона. Юрист
должен мыслить логически, соображая частные правила с общими понятиями
и принципами, положенными в основание данного процесса, и самостоятельно
выводить эти правила, при их отсутствии в законе, на основании общих понятий
и принципов>. И далее: <Отсюда же право юриста критиковать действующее
право с точки зрения последовательности проведения в жизнь положенных
в основу закона общих начал и степени приспособленности устанавливаемых
им частных правил к достижению преследуемых им целей>.
Повторяем: верные и счастливые мысли! А между тем может ли осведомленный
юрист отрицать, что и по настоящий день как в гражданском процессе, так
и в науке его мы еще далеки от осуществления в достаточной мере сейчас
указанных правдивых и спасительных положений и требований?
<Наиболее важными произведениями Г.Ф. Шершеневича, - писал я в другом
месте (<Право>, 1912), - доставившими ему не только почетную, но и чрезвычайно
широкую известность, должны быть признаны - в области гражданского права
- так же точно, как в области права торгового - не какие-либо специальные
исследования монографического типа, не работы, посвященные детальному
выяснению тех или иных частных вопросов и проблем. Нет, это труды иного
характера, это целые обзоры преподававшейся Шершеневичем науки, это, во-первых,
его <Учебник русского гражданского права> и, во-вторых, <Курс гражданского
права>".
Бесспорно, Габриэль Феликсович немало потрудился в нашей области и монографически.
В дополнение к уже известному нам из предыдущего <Авторскому праву> я
отмечу, в виде только одного примера, его оригинальную книгу <Наука гражданского
права в России>, с ее увлекательно написанным <Заключением> о господствующей
у нас розни между теоретической и практической юриспруденцией и причинах
такого <в высшей степени печального явления современной русской правовой
жизни>.
И все же, несмотря на всю полезность этих работ Шершеневича, наше утверждение
о преимущественном значении его общих трудов должно быть оставлено в полной
силе. Ибо именно в них, этих произведениях общего, синтетического, сводного
содержания, всего полнее и сильнее, всего лучше сказались свойства и особенности
дарования Габриэля Феликсовича.
Настольная книга всякого русского цивилиста, <Учебник русского гражданского
права> проф. Шершеневича (10-е изд., 1912), как в фокусе отражает все
сильные - однако и слабые - стороны творчества автора. Здесь необыкновенно
важное сочетание догматической обработки с обсуждением историческим и
освещением цивильно-политическим, критическим; законодательства с судебной
практикой и научной литературой; сочетание права своего, отечественного,
с правом Западной Европы - Франции, Германии, Англии, - и притом
такое, что налицо оказывается элемент также сравнительно-правовой. Насколько
ценно и важно подобное многообразное и гармоническое объединение названных
методов и элементов, не требует, конечно, пояснения. Но, с другой стороны,
нельзя не признать и того обстоятельства, что выполнение - правда, более
чем трудной - задачи не всегда находится на абсолютной высоте. Юридический
анализ, правильность конструкции, точность формулировки, некоторая техника
- эта часть дела нередко оставляет желать лучшего. И самые горячие поклонники
таланта Габриэля Феликсовича не станут здесь спорить. Но зато как отрадно
в том же руководстве постоянное выдвигание автором экономического значения
института, его социальной роли, поставление института в прямую и тесную
связь с жизнью и ее нуждами. Другое крупное достоинство <Учебника>, к
тому же особенно характерное для нашего писателя, - это чрезвычайная ясность
и живость мысли - качества, которым отвечает как нельзя лучше удивительная
простота и наглядность, порой настоящая художественность согретого чувством
изложения.
Наконец, еще одна черта заслуживает, бесспорно, внимания. Мы имеем в
виду энергичное, принципиальное и последовательное - как в данном труде,
так и в прочих трудах своих - проведение Шершеневичем начала законности.
<Только это начало, - говорится в статье <Применение норм права>, - совместимо
с идеей правового порядка". <Пользование противоположным принципом, началом
целесообразности, полно общественных опасностей>. Конкретных примеров
того, как Габриэль Феликсович понимал и применял означенное начало, можно
бы привести множество. Я ограничусь только одним, связанным для меня с
личным воспоминанием. Этот пример вместе с тем покажет, с какой неуклонностью
- чтобы не сказать педантичностью - Шершеневич был способен держаться
проповедуемого им принципа.
Несколько лет тому назад пишущему эти строки, в бытность его профессором
Петербургского университета, было поручено Советом и юридическим факультетом
университета дать свое заключение по одному вопросу, вставшему в то время
пред нами. Вопрос заключался в том, вправе ли университет принять участие
в постановке памятника своему знаменитому ученому, покойному Д.И. Менделееву,
- точнее, вправе ли университет внести и свою лепту в общую массу пожертвований
на эту цель.
<Заключение> распадалось на две части. В первой из них доказывалось,
что громкий вопрос о правоспособности юридического лица должен разрешаться
в смысле ее ограниченности, в зависимости от преследуемых данным совокупным
образованием целей, или, говоря проще, в зависимости от его устава. Во
второй после того части, и при этой общей позиции, обосновывалась полная
тем не менее возможность и правильность утвердительного ответа на предложенный
вопрос о праве университета (<К вопросу о правоспособности юридического
лица>).
Габриэль Феликсович протестовал. Он тотчас же написал мне, что с первой
частью моей брошюры согласен вполне, но что вывода, сделанного во второй
ее части, разделить не может: университет-де не имеет права отчислять
суммы на памятник, находящийся вне его стен. В свою очередь, я возражал.
Помню, как раз в те дни в Москве происходило открытие памятника Гоголю,
причем Петербургский университет счел долгом поручить своему депутату
на торжестве открытия возложить венок у подножия памятника. Вот я и спросил
Г.Ф.: как же, с его точки зрения, надлежит смотреть на данный расход,
произведенный университетом? Неужели и в этом случае признать затрату
неправомерной? И снова без замедления пришел ответ: <Остаюсь последовательным
и говорю, что университет и на это права не имел>. А затем в <Учебнике>
следующего, 8-го издания, в параграфе о юридическом лице, появилась обширная
вставка соответственного содержания.
<В лице И.Е. Энгельмана ушел из мира последний могикан русской ветви
исторической школы, ведущей свое происхождение от Савиньи и Неволина>
(проф. В.М. Нечаев). К этим - без сомнения, справедливым по себе - словам
полезно, однако, сделать оговорку. Существенное к ним дополнение должно,
думаю, заключаться в указании на те все же серьезные и глубокие отличия,
которыми характеризуется покойный русский цивилист при сравнении его с
общим направлением исторической школы и ее представителей. Таких отличий,
по моему разумению, три.
Это, во-первых, типичное для Энгельмана уделение первостепенной роли
хозяйственной стороне дела, это тот его <экономический взгляд>, который
рецензентом труда <О приобретении права собственности на землю>, небезызвестным
Ф.М. Дмитриевым, даже был назван взглядом <исключительно экономическим>
(<Отчет о четвертом присуждении наград графа Уварова>). С другой стороны,
не приходится доказывать, что для подернутой дымкой романтизма <исторической>
школы правоведения этот взгляд, ставящий во главу угла хозяйство, едва
ли характерен.
Другое отличие - критическое к данному правопорядку отношение. Что чрезмерностью
критики права не грешили ни великий Савиньи, ни его последователи, опять-таки
вряд ли требует длинного пояснения. Воззрение на право как на продукт
народного духа, продукт органический и непроизвольный, подобно языку подчиненный
внутренней необходимости, - такое воззрение, очевидно, не могло поощрить
критического отношения. Совершенно не то наблюдаем мы у Энгельмана. Необыкновенно
трезвый ум его в связи, надо думать, с тем фактом неизмеримой важности,
что русское право волей судеб всегда оставалось формально независимым
от права римского, приводит покойного к оценке закона, к поверке права
под углом зрения его пригодности, целесообразности.
И наконец, в непосредственной связи с предыдущим, еще третье. Я разумею
сравнительно-исторический метод, которым Энгельман пользовался и много
и охотно, и сознательно и умело. Но и в нем, этом методе, историческая
школа совсем не повинна, - пожалуй, еще даже менее повинна, чем во всем
прочем. Сравнительное правоведение выдвигается открытыми противниками
Савиньи (Тибо, Ганс), и его, по всей справедливости, следует считать украшением
не исторической, а, обратно, <философской> школы (в смысле, например,
Беккеровском: ).
Все сейчас подчеркнутые моменты - и сугубое внимание к хозяйственному
строю, и критическая, а равно сравнительная трактовка права - все
они, бесспорно, сближают двух усопших цивилистов, - как в свою очередь
их сближают и энциклопедичность, отмечавшаяся нами раньше, и строгая законность,
присущая обоим в абсолютно высокой степени.
Но и в другом еще сходствуют И.Е. Энгельман и Г.Ф. Шершеневич при всей
разности происхождения и поколения, темперамента и симпатий, политических
убеждений и личной судьбы.
Оба не только писатели-энциклопедисты, но и писатели на редкость продуктивные.
В <Биографических словарях профессоров и преподавателей> университетов
Дерптского и Казанского можно найти перечни их трудов; эти перечни способны
изумить - до того велико количество содержащихся в них названий работ,
больших и малых.
Притом в основе продуктивности и Энгельмана, и Шершеневича, несомненно,
лежат одни и те же свойства. Помимо трудолюбия, методического и неутомимого,
неутомимого до крайних пределов, до последних часов жизни, невзирая на
болезнь и страдания, нельзя не видеть еще огромной отзывчивости, психологической
прямо потребности откликнуться, реагировать на представшие, назревшие
вопросы современности - вопросы науки, вопросы практики.
И эта же отзывчивость едва ли не главнейшая вместе с тем причина того
участия обоих ученых в <общественной> и даже политической жизни страны,
в котором не счел себе вправе отказать: один - России, другой - своей
.
Духовный образ усопших в глубоко признательной памяти нашей объединяется
еще последним.
Как учители, как независимые и правдивые, как искренние друзья юношества
Шершеневич и Энгельман точно так же стоят рядом. Своим слушателям они
не только сообщали знания - они вселяли в них интерес и любовь к праву
и его науке и будили решимость работать; они убеждали в неизмеримой ценности
устойчивой правовой культуры и делились с аудиторией бодрящей верой в
постепенное совершенствование начал и условий правового существования.
М.Я. Пергамент
Печатается по: Пергамент М.Я.
Памяти двух русских цивилистов. [Б.м.,] 1912.
|
