Список книг
|
« Предыдущая | Оглавление | Следующая » Лунц Л.А.
Деньги и денежные обязательства в гражданском праве
§ 16. Германская ревалоризация и теория Савиньи (и его последователей) о содержании денежного обязательстваОтдельному рассмотрению необходимо подвергнуть ревалоризационную практику
Германии, вызванную полным крушением германской марки в 1923 - 1924 гг.
Такое изучение имеет не только исторический интерес; оно необходимо для
более глубокого понимания сущности и содержания денежных обязательств
в условиях "катастрофического" обесценения денег.
Из всех валют капиталистических стран германская марка после первой мировой
войны подверглась наибольшему обесценению. 4 августа 1914 г. был введен
принудительный курс бумажных марок; процесс их обесценения вначале не
был заметен и обнаружился с полной отчетливостью лишь в 1918 г.; до этого
времени склонны были приписывать падение покупательной силы денег факторам,
лежавшим на стороне товаров. В ноябре 1918 г. 1 000 марок бумажными деньгами
= 571 марке золотою монетою; к концу 1919 г. 1 000 марок бумажных денег
= 90 марок золотом. Колебания курса держались приблизительно на этом уровне
до середины 1920 г., дальнейшее же усиленное падение началось в середине
1922 г., так что к середине 1923 г. марка обесценилась до 0,27 марки золотом
за 1 000 марок бумажными денежными знаками. Со второй половины 1923 г.
начинается "катастрофическое" падение, достигшее к 20 ноября 1923
г. положения: 1 000 миллиардов марок = 1 золотой марке. На этом уровне
удалось достигнуть стабилизации.
30 августа 1924 г. введена была новая денежная единица - рейхсмарка,
которая по закону приравнена была 1 000 миллиардов марок[319].
Несмотря на обесценение марки, германская судебная практика долгое время
держалась точки зрения номинализма. Допускалась ссылка заинтересованной
стороны на изменившиеся вследствие обесценения денег обстоятельства (clausula
rebus sic stantibus), но ссылка эта, по общему правилу, приводила не к
изменению условий договора, не к переоценке суммы денежных долгов, а к
признанию всего обязательства утратившим силу.
Поворотный пункт наступил после решения Рейхсгерихта от 28 ноября 1923
г., которое признало необходимым ввиду падения марки повысить сумму обеспеченного
ипотекой долга. После этого решения наступил период полнейшей и ничем
не ограниченной свободы судейского усмотрения, вернее, свободы судейского
произвола. В порядке судебных решений производилась переоценка сумм денежных
долгов применительно к условиям каждого конкретного случая; суды иногда
вовсе отказывали в переоценке, иногда же допускали ее в размере, превышающем
"золотую ценность" долга.
То обесценение марки, которое обнаружилось к 1920 г., считалось достаточным
основанием для переоценки; принятие платежа в обесцененной валюте по номиналу,
а также наличность вступившего в законную силу старого судебного решения,
установившего расчет по номиналу, не препятствовали тому, чтобы кредитор
мог вновь потребовать переоценки долга; при этом уплаченная по номиналу
сумма считалась как бы частичным платежом.
Сотни тысяч судебных дел в низших инстанциях и до двух тысяч решений
Рейхсгерихта были вынесены в период этой ревалоризационной горячки, причем
практика Рейхсгерихта также представляла картину хаоса и произвола. Но
любопытно отметить, что среди этого потока решений нет случаев переоценки
банковских вкладов. Интересы монополистического капитала требовали того,
чтобы пассивы банков не были возрождены в порядке переоценки. Ревалоризация
не связана была также с вопросами заработной платы и, таким образом, рабочий
класс от нее ничего не получил. Она была подачкой средним классам, рантье,
- подачкой, сделанной за счет, разумеется, пролетариата.
С правовой стороны ревалоризационная практика обосновывалась следующим
образом: а) при двухсторонних договорах выдвигался принцип эквивалентности
тех действий, которыми должны обменяться стороны; эта эквивалентность
нарушается обесценением денег, последовавшим после заключения договора:
исполнение (Leistung) и плата за исполнение (Gegenleistung) более неравноценны;
б) указывалось на то, что ценность денег относится к фактическим обстоятельствам,
которые служили для сторон предпосылкой заключения договора (Geschäftsgrundlage);
в) приводилась ссылка на принцип доброй совести, который необходимо соблюдать
при толковании договора и при его исполнении[320],
строгое соблюдение номинализма в условиях обесценившейся валюты создает
для должника положение крайней затруднительности, "экономической невозможности"
исполнения договора (Unzumutbarkeit d. Leistung)[321].
Все эти основания не выдерживали критики.
Равноценность исполнения и платы за исполнение не является требованием
буржуазного права, и капиталистический оборот основан на противоположном
начале: "Деньги обмениваются на товар для того, чтобы этот же товар снова
обменять на большее количество денег, так что [в формуле Д - Т - Д][322] крайние члены Д и Д различаются, если не
качественно, то количественно. Такая количественная разница предполагает
обмен не эквивалентов:"[323]. Все разговоры об обмене эк-вивалентами в
капиталистических условиях - крайняя степень лицемерия.
Переоценка денежного обязательства в порядке толкования воли сторон и
рассмотрения фактических предпосылок этой воли была основана на фикции,
что стороны при заключении договора имели в виду стабильность ценностного
содержания обязательства; однако привнесение судом в договор подобных
фингированных условий считается допустимым лишь при наличии соответственных
пробелов в праве и недопустимым, когда оно противоречит действующей норме
права. Так как номиналистический принцип, определяющий содержание денежных
обязательств, лежал в основе действующего права и в основе всей системы
денежных расчетов, то отступления от него могли иметь место лишь в силу
прямого предписания закона. Поэтому должник, ссылаясь на этот принцип,
не совершал ничего, что противоречило бы доброй совести - он ссылался
на начало, которое выражено в действующем праве: принцип доброй совести
не мог служить основанием для решений contra legem.
К вышеизложенным основаниям Enneccerus[324]
прибавил еще одно начало: кредитору, пострадавшему от обесценения денег,
должен быть дан против должника, выигравшего от этого обесценения, иск
из неосновательного обогащения.
К неосновательному обогащению Эннекцерус относит, между прочим, случаи,
когда результатом данного закона являются такие "имущественные сдвиги"
(Vermögensverschiebungen) между лицами, которые не составляют цели
этого закона. По Эннекцерусу обесценение марки явилось результатом факторов,
в числе которых выдающуюся роль играли приостановка размена банкнот на
золото, присвоение банкнотам законной платежной силы и аннулирование золотой
оговорки. Эти законы имели в виду нужды государства - предоставление правительству
денежных средств без необходимости рсходовать золото; но они не имели
в виду обогащения одного частного лица за счет другого. Следовательно,
такое обогащение является "неосновательным".
Не останавливаясь на оценке теории Эннекцеруса о неосновательном обогащении,
отметим, что теория эта не основывает тех выводов, к которым пришел Эннекцерус
по вопросу о правовых последствиях обесценения марки. Обесценение марки
было результатом не законов, на которые указывает Эннекцерус, и вообще
не было результатом каких-либо законов, а было результатом, главным образом,
бумажно-денежной инфляции, вызванной тем, что выпуск бумажных денег служил
средством финансирования бюджета; законы же, о которых говорит Эннекцерус,
были правовою предпосылкою для такого финансирования государственных расходов.
Но кроме этих законов предпосылкою бумажно-денежной эмиссии, вернее, предпосылкою
ее финансовой эффективности, служил принцип номинализма[325]. То обстоятельство, что обесценение марки привело к обесценению
кредиторских требований в марках, было прямым выводом из принципа номинализма,
т. е. из выраженной в праве политики игнорирования изменений покупательной
силы денег при расчетах по денежным обязательствам. А из этого как рефлекс
вытекало "обогащение" должника, вытекал тот "имущественный сдвиг", о котором
говорит Эннекцерус. Можно ли при таких условиях признать обогащение должника
"неосновательным"? Признавать такое обогащение "неосновательным" означало
бы отказаться от принципа номинализма, усвоенного правом.
В отношении указанных Эннекцерусом законов нельзя утверждать, что их
целью было обогащение должников за счет кредиторов. Ведь предпосылкою
такого обогащения был факт обесценения марки, а государственная власть
в тот момент не стремилась к обесценению денег; напротив, обесценение
неудержимо шло вопреки государственной власти. Однако из всей совокупности
этих законов (и - в частности - из закона об аннулировании золотой оговорки)
вытекало намерение государственной власти в сфере долговых отношений по
возможности игнорировать факт обесценения марки, а тем самым игнорировать
и факты тех "имущественных сдвигов", которые были вызваны крушением германской
валюты.
Теория Эннекцеруса могла иметь значение не как принцип для руководства
суду, а как политико-правовой принцип, обосновывающий известные требования
к законодателю о перераспределении налогового бремени, вызванного эмиссией,
путем частичной переоценки денежных обязательств.
Вступая на этот путь, закон создает новый порядок расчетов по старым
юридическим титулам, создает новые юридические титулы.
Насколько нам известно, переоценка долгов в законодательном порядке всегда
была связана с переходом от обесценившихся денег к новой стабильной валюте[326].
В Америке в эпоху войны за независимость были выпущены бумажные деньги
с принудительным курсом, так называемые Continental bills, которые претерпели
весьма значительное обесценение; в период 1780 - 1783 гг. состоялся постепенный
возврат к серебряному обращению, и было (в марте 1780 г.) установлено
соотношение старой (бумажной) и новой (серебряной) денежных единиц - 40:1,
но это соотношение не послужило основанием для ликвидации старых долгов,
так как законом была предписана полная их переоценка по особой таблице:
закон преследовал цель полной валоризации денежных долгов применительно
к "реальной имущественной ценности", полученной должником при совершении
договора.
На аналогичных основаниях был разрешен вопрос о денежных обязательствах
в эпоху французской революции в связи с аннулированием бумажных денег
("ассигнат" и "территориальных мандат") и переходом к металлическому обращению
(1795 - 1798 гг.).
В Австрии в 1811 г. приступлено было к замене банкнот (получивших с 1800
г. принудительный курс) новыми неразменными бумажными деньгами (Einlösungsscheine).
На основании Финансового патента от 20 февраля 1811 г. был определен
контингент эмиссии и производился обмен старых дененг на новые по соотношению
5:1; однако долги, совершенные в период обесценения банкнот (1799 - 1810
гг.), подлежали ревалоризации на основании особых паритетов.
Во всех рассмотренных случаях переоценка долгов была связана с денежною
реформою и составляла элемент этой последней: старые денежные единицы
были заменены новыми, но в соотношении тех и других произошло как бы "раздвоение":
обмен старых денег на новые происходил на основании "обратной связи" между
соответственными денежными единицами, ликвидация же долгов совершалась
по особым "расчетным паритетам", которые были определены законом в соответствии
со степенью обесценения денег в период инфляции.
Ревалоризационные законы, изданные в период 1924 - 1925 гг. в Германии,
Данциге и Польше, носили такой же характер, с тою существенной разницей,
что в Германии законы эти не только не приостановили, но, наоборот, санкционировали
параллельную судебную ревалоризацию[327].
В двух германских законах (1) "О переоценке публичных займов" (Anleiheablösungsgesetz)
и (2) "О переоценке ипотечных долгов и других требований" (Aufwertungsgesetz),
изданных 16 июля 1925 г., был определен порядок ревалоризации лишь некоторых
видов денежных обязательств. В первом из названных законов речь шла о
переоценке облигационных займов германского государства, земель (Länder),
а также общин и общинных объединений. Во втором законе регулировалась
переоценка ипотечных долгов, рентных доходов, промышленных облигаций,
закладных листов, претензий по долговым документам публично-правовых хозяйственных
организаций, вкладов в разного рода сберегательных кассах, претензий по
страховым договорам и некоторых других денежных требований. Закон особо
оговаривает, что банковские вклады не переоцениваются[328].
Вместе с тем подчеркнуто, что денежные требования, переоценка которых
не предусмотрена законом, ревалоризируются "на общих основаниях"[329], что практически означало ревалоризацию по
§ 242 Г.Г.У., т. е. полную свободу судейского усмотрения[330].
Для характеристики юридической природы ревалоризации рассмотрим в качестве
примера постановления двух названных законов о порядке переоценки облигационных
займов.
Была предусмотрена переоценка государственных облигационных займов, а
также займов земель и общин путем обмена старых облигаций на облигации
нового займа, причем по общему правилу за каждые 1 000 марок старыми облигациями
полагалось новых облигаций на 25 рейхсмарок. Но по новым облигациям начисление
процентов было обещано лишь после окончания "репарационных платежей",
а погашение капитала вовсе не предусматривалось. Лицам, владевшим старыми
облигациями до 1 июля 1920 г., так называемым "старым держателям", обещаны
были льготы: в случае их нуждаемости они (если состояли в германском подданстве
и проживали в Германии) могли получить ренту в сумме не свыше 800 рейхсмарок
на одно лицо в год.
В отношении других облигационных займов также был предусмотрен обмен
старых облигаций на новые долговые требования. Сумма нового долгового
требования определялась в процентном отношении к номинальной сумме долга,
если облигация приобретена была до 1 января 1918 г. Если же облигация
приобретена была после означенного срока, то сумма нового требования определялась
в процентном отношении к "золотой стоимости" долга; эта золотая стоимость
долга устанавливалась путем перечисления суммы, уплаченной в свое время
за облигацию, на золотые марки по курсу для ее приобретения согласно особой
таблице.
Ипотеки и ренты подлежали переоценке по общему правилу из 25 % золотой
стоимости старого долга; срок погашения подлежал пролонгации. Облигации
промышленных предприятий переоценивались из 15 % золотой их стоимости,
причем "старые держатели" этих облигаций должны были получить сверх того
дивидендные бумаги в сумме 10 % золотой стоимости долга (но размер выплаты
дивиденда был ограничен 5 % суммы выданной дивидендной бумаги). В случае
"чрезмерности" такой степени переоценки Aufwertungsstelle по ходатайству
должника снижала процент валоризации.
Один из комментаторов рассмотренных нами законов определяет понятие ревалоризации
следующим образом: в порядке Aufwertung происходит не увеличение ценности
долга, а лишь новое числовое его выражение, соответственно падению покупательной
силы денег[331]. Если
отнести и это определение к ревалоризационному законодательствуу и практике
в целом, то оно несомненно ошибочно. Прежде всего оно не соответствует
большинству судебных решений и содержанию ревалоризационных законов, которые
устанавливали лишь частичную переоценку (иногда в относительно небольшом
проценте к "золотой стоимости" долга) и в ряде случаев связывали эту переоценку
с дополнительными условиями (пролонгация срока, приостановка начисления
процентов). Размер переоценки для облигаций зависел от времени их приобретения,
от имущественного положения сторон. Самая природа денежного долга в некоторых
случаях изменялась (например, выдача дополнительных дивидендных бумаг
"старым держателям" индустриальных облигаций).
Ревалоризационная практика Германии представляла собой сложный конгломерат
постановлений и мероприятий, которые не могут быть сведены к какому-либо
единому принципу; происходило перераспределение того бремени, которое
создано было эмиссионным налогом; в некоторых случаях все это бремя оставлялось
на кредиторах (например, по банковским вкладам, которые, как правило,
не переоценивались); в других случаях происходило распределение этого
бремени между кредитором и должником (при частичной переоценке); иногда
же старые обязательства признавались погашенными, а взамен них создавались
новые - иного содержания и иной природы.
В общем, тот компромисс, который усвоили суд и закон в деле переоценки
долгов, никого не удовлетворил: некоторые круги высказывались за необходимость
разрешения вопроса путем референдума, пока, наконец, возможность такого
референдума была исключена особым законом, объявившим, что вопросы ревалоризации
не будут предметом всенародного голосования[332].
Ревалоризационное законодательство и судебная практика Германии выдвинули
ряд коллизионных проблем, разрешение которых было тесно связано с природой
ревалоризации.
То обстоятельство, что ревалоризационные законы были связаны с введением
новой денежной единицы - рейхсмарки - и что нормы переоценки принимали
форму дифференцированных расчетных паритетов между маркой и рейхсмаркой,
дало повод Nussbaum'у[333] утверждать, что и по существу
здесь речь идет о соотношениях денежных единиц, на-подобие тому соотношению,
которое было установлено законом 1871 г. при переходе от серебряного обращения
к золотой валюте (1 талер = 3 маркам). Отсюда Nussbaum заключает, что
германские суды должны применять эти нормы ревалоризации ко всем обязательствам
в марках независимо от того, подчинено ли данное обязательство германскому
или иностранному праву (к этой точке зрения примыкает Lewald, § 53).
Другая группа авторов[334]
полагала, что ревалоризация есть принцип, определяющий содержание денежного
обязательства, а не соотношение старой и новой денежной единиц; отсюда
они заключали, что германское право ревалоризации должно применяться судами
ко всем обязательствам, подчиненным германскому праву, независимо от того,
в какой валюте выражено обязательство.
Понятие дифференцированных расчетных паритетов есть contradictio in adjecto:
множественные соотношения между старой денежной единицей и новой денежной
единицей столь же немыслимы, как множественные соотношения между аршином
и метром; по существу за такими дифференцированными расчетными паритетами
скрывалась различная степень переоценки для разных видов денежных обязательств,
т. е. нормы, относящиеся к определению содержания денежных обязательств,
а не к определению соотношения денежных единиц. Теорию Nussbaum'a трудно
также согласовать с тем фактом, что ревалоризация происходила с конца
1923 г. - т. е. до введения рейхсмарки. Учитывая этот факт, Nussbaum[335] выдвигает совершенно искусственную и внутренне противоречивую
концепцию "antizipierte Umrechnungsnorm".
Судебная практика не приняла ни одной из двух изложенных точек зрения:
она подвергала переоценке (1) все обязательства в марках, хотя бы подчиненные
иностранному праву (см., например, решение Гамбургского суда от 30 октября
1928 г. о ревалоризации долга в марках, подчиненного праву Чехословакии,
и другие решения, приведенные в Répertoire de droit international[336]; (2) обязательства в иностранной валюте, подчиненные германскому
праву, если валюта долга подверглась катастрофическому обесценению (см.
приведенную у Манна[337] практику переоценки долгов
в австрийских кронах и отказа в ревалоризации долгов во франках, голландских
гульденах и фунтах стерлингов в 1925 - 1933 гг.).
Эта практика осложнялась еще различной трактовкой односторонних обязательств
(например, займа) и взаимных обязательств (например, обязательства покупателя
или заказчика уплатить цену товара или цену заказа); в последнем случае
производился Ausgleich; так например, после отхода фунта стерлингов и
доллара от прежних золотых паритетов цены по старым сделкам, выраженные
в этих валютах, повышались судами в целях "восстановления эквивалентности"[338].
Объясняется это совершенно произвольное различение тем, что суды стремились
обеспечить своим экспортерам выгоды "переоценки" и вместе с тем дать возможность
многочисленным германским должникам по займам, совершенным в Англии и
США, использовать обесценение фунта и доллара.
Однако попытки применить ревалоризацию в области "международных расчетов"
встретились с решительным и единодушным осуждением со стороны "деловых
кругов" за границей[338].
Свою ревалоризационную практику германские экспортеры пытались применить
также к расчетам с советским торгпредством.
Значительная часть наших закупок в Германии, совершенных накануне наступления
кризиса 1929 - 1930 гг., предусматривала платежи в британской валюте;
это было сделано по настоянию германских фирм, которые не доверяли собственной
валюте. Часть векселей, выписанных в фунтах стерлингов, была представлена
к платежу после падения фунта, и векселя эти были оплачены в марках по
курсу фунта в Берлине на срок платежа в строгом соответствии с § 244 Г.Г.У.
и § 376 Германского вексельного устава. В этой связи надлежит отметить,
что долги, причитавшиеся в фунтах нашим торговым организациям как в Германии,
так и в Англии, оплачивались нами также в фунтах по номиналу. Один и тот
же принцип надлежало применять как в отношении наших пассивов, так и в
отношении наших активов, выраженных в фунтах стерлингов. Кампания, поднятая
некоторой частью германских поставщиков против нашего торгпредства, попытки
их применить к этим расчетам переоценку встретила с нашей стороны решительный
отпор. Французский коммерсиалист Lambert, посвятивший этому случаю объемистое
исследование[339], указал,
что если бы германские суды распространили свои принципы ревалоризации
на расчеты по международной торговле, то это сделало бы невозможным совершение
сделок с немецкими фирмами, ибо расчеты по таким сделкам оказались бы
подчиненными произволу германских судов.
История германской ревалоризации весьма поучительна, она показывает,
что когда буржуазное право вступает на путь "учета покупательной силы
денег" при исполнении денежных обязательств, то это приводит всегда к
произволу.
Германская ревалоризационная практика заслужила упреки и в самой Германии:
ее здесь, однако, осуждали с иных позиций - позиций так называемого "валоризма".
Один из наиболее видных представителей этого течения Eckstein[340] указывал, что германская ревалоризационная
практика, нарушив определенность в номинальной сумме долга, вместе с тем
не обеспечивала определенности в ценностном содержании долгов. Eckstein
и его сторонники предлагали провести в жизнь "курсовую теорию" денежных
обязательств Савиньи, изложенную последним в его "Обязательственном праве"[341].
Учение Савиньи исходило из того положения, что всякий денежный долг есть
обязательство предоставить определенную ценность (Wertschuld), выраженную
в неопределенной сумме денежных единиц. Эта сумма в каждом отдельном случае
подлежит исчислению по "курсовой цене" денег, т. е. по цене содержащегося
в монете благородного металла, смотря по тому, какой металл положен в
основу "монетной системы" - золото или серебро. Вопрос о содержании денежного
обязательства, по мнению Савиньи, не может быть разрешен по правилам об
обязательствах, имеющих своим предметом родовые вещи, а лишь по принципам
толкования воли сторон, которые можно вывести из природы денег. Так как
в "курсовой цене" выражается отношение к деньгам со стороны общественного
мнения, то она и должна быть масштабом для определения предмета денежного
долга: должник должен вернуть кредитору полученную от него "экономическую
власть".
Продолжая мысль Савиньи, германские валористы говорили, что законодательство
о денежном обращении устанавливает лишь, какие знаки могут быть передаваемы
кредитору в погашение долга, количество же этих знаков в каждом отдельном
случае определяется их покупательной силой в порядке толкования воли сторон[342]. При таком понимании денежного обязательства
число денежных единиц, выражающих это обязательство, не распределяет более
содержания последнего - точка зрения, которая не соответствует ни одной
из правовых систем. Если бы проводить эту теорию в жизнь, то счет на деньги
должен был бы прекратиться. Кредитная система, вся система денежных платежей,
контокоррентные отношения, бухгалтерский учет - все это основано на предпосылке,
что содержание денежного обязательства определяется в номинальной сумме
денежных единиц, невзирая на изменения в покупательной силе денег.
Теория валористов отражала интересы рантье, не связанных крупным капиталом
и не имевших возможности превратить свои денежные "авуары" в реальные
ценности; она не оказала влияния на практику денежных расчетов.
За пределами Германии ревалоризация в общем не получила признания: в
США суды не признавали ее действия даже в тех случаях, когда речь шла
о денежных обязательствах в марках, подчиненных германскому праву. На
такую же точку зрения встал и Французский кассационный суд. (См. решение
Верховного суда США по делу Deutsche Bank v. Humphreys, приведенное выше
на стр. 170, и решение 12 апреля 1927 г. Французского кассационного суда,
приведенное у Nussbaum'а[343]; в решении 19 апреля 1928 г., на которое
ссылается Nussbaum[344], апелляционный суд Парижа отказал в признании
действия польского ревалоризационного закона ввиду его "строго территориального
характера"). Особняком стоит решение Швейцарского федерального суда от
21 марта 1931 г.[345], в котором признана переоценка полиса в германских
марках, выданного швейцарским страховым обществом и подчиненного швейцарскому
праву; суд применяет здесь валютный статут, указывая, что по обязательству
в германской валюте следует принять во внимание германское законодательство
по денежному обращению.
В противоположность американской и французской практике, судебная практика
Англии признала действие германских законов о переоценке долгов, выраженных
в марках, когда германское право было the proper law of the contract.
В деле Anderson v. Equitable Assurance S-ty, 1926[346],
речь шла о страховом полисе, выданном в 1887 г. в Петербурге в германских
марках, но подчи-ненном expressis verbis английскому праву. Истец ссылался
на германскую ревалоризационную практику, но эта ссылка была отвергнута
в силу того, что обязательство подчинено британскому праву. В решении
говорится о том, что германская ревалоризация касается "не валюты, но
отдельных контрактов", "речь идет о переоценке денежного обязательства,
а не валюты".
В решении по делу Kornazki v. Oppenheimer, 1937 г.[347] обсуждается долг, вытекавший из обязательства о предоставлении
пожизненного содержания в сумме 8 000 марок в год. Суд определил сумму
пожизненного содержания в размере 500 фунтов ст. в год, т. е. допустил
ревалоризацию, исходя из того, что правоотношение подлежало действию германского
права.
Рассмотренная судебная практика приводит к заключению, что действующее
право капиталистических стран по вопросу о содержании денежных обязательств
в иностранной валюте в основном не руководствуется валютной привязкой.
Вопрос о влиянии изменений в "ценностном" и "металлическом" субстрате
иностранной денежной единицы на денежные обязательства, выраженные в иностранной
валюте, разрешается не по lex monetae, а по lex causaе. При этом, однако,
практика США и Франции не признавала (очевидно, по мотивам ordre public[348]) правового эффекта иностранных правовых норм,
допускавших отступления от принципа номинализма и направленных на переоценку
денежных обязательств, тогда как из британской практики вытекает возможность
применения иностранного закона о ревалоризации, если к нему отсылает lex
causaе. Таково было положение в этом вопросе накануне второй мировой войны.
Примечания:
|
